- А какая из них она? Кистер указал ему Машу.
     - А! недурна! - И Лучков зевнул.
     - Холодный  человек! - воскликнул  К.истер и побежал  приглашать другую
девицу.
     Авдею Ивановичу очень  понравилось известие,  сообщенное Кистером, хоть
он и зевнул, и даже  громко зевнул. Возбуждать любопытство -  сильно льстило
его самолюбию; любовь он презирал - на словах... а внутренне чувствовал сам,
что трудно и хлопотно заставить полюбить себя. Трудно  и  хлопотно заставить
полюбить  себя;  но   весьма  легко  и   просто  прикидываться  равнодушным,
молчаливым  гордецом. Авдей  Иванович  был дурен  собою  и  немолод; но зато
пользовался  страшной славой - и,  следовательно, имел  право рисоваться. Он
привык к горьким и безмолвным наслаждениям угрюмого одиночества; не в первый
раз обращал  он  на себя  внимание женщин;  иные даже старались сблизиться с
ним, но он их  отталкивал с ожесточенным упрямством; он знал. что  не к лицу
ему  нежность (в часы свиданий,  откровений  он становился сперва неловким и
пошлым, а потом, с  досады, грубым до плоскости, до оскорбления); он помнил,
что две-три женщины,  с  которыми он некогда знался,  охладели к нему тотчас
после первых мгновений ближайшего знакомства и сами с поспешностью удалились
от него... а потому он и решился наконец оставаться загадкой и презирать то,
в чем судьба  отказала ему...  Другого  презрения люди вообще,  кажется,  не
знают. Всякое откровенное,непроизвольное, то есть доброе, проявление страсти
не  шло  к  Лучкову; он должен  был  постоянно  сдерживать себя, даже  когда
злился. Одному Кистеру не становилось гадко, когда Лучков заливался хохотом;
глаза доброго немца сверкали благородной радостью сочувствия, когда он читал
Авдею любимые страницы из Шиллера, а бретер сидел перед ним, понурив голову,
как волк...
     Кистер танцевал  до  упаду. Лучков  не  покидал своего  уголка,  хмурил
брови, изредка  украдкой  взглядывал на  Машу - и, встретив ее взоры, тотчас
придавал  глазам своим  равнодушное выражение.  Маша  раза  три танцевала  с
Кисте-ром. Восторженный юноша  возбудил ее доверенность. Она довольно весело
болтала с ним, но на сердце ей было неловко. Лучков занимал ее.
     Загремела мазурка. Офицеры  -пустились подпрыгивать, топать каблуками и
подбрасывать плечами эполеты; статские тоже топали каблуками.  Лучков все не
двигался с своего  места  и медленно следил  глазами за мелькающими  парами.
Кто-то тронул его рукав... он оглянулся; его сосед указывал ему на Машу. Она
стояла  перед ним, не  поднимая глаз, и  протягивала ему руку. Лучков сперва
посмотрел на нее с недоумением, потом равнодушно снял палаш, бросил шляпу на
пол, неловко пробрался между  кресел, взял  Машу за  руку -  и  пошел  вдоль
круга,  без припрыжек и топаний, как бы нехотя исполняя неприятный долг... У
Маши сильно билось сердце.
     - Отчего вы не танцуете?-спросила она его наконец.
     - Я не охотник,- отвечал Лучков.- Где ваше место?
     - Вон там-с.
     Лучков  довел Машу  до  ее  стула,  спокойно  поклонился  ей,  спокойно
вернулся в свой угол... но весело в нем шевельнулась желчь.
     Кистер пригласил Машу.
     -  Какой ваш приятель  странный! _ А  он вас очень занимает...-  сказал
Федор Федорович, плутовски прищурив свои голубые и добрые глаза.
     - Да... он, должно быть, очень несчастлив.
     - Он несчастлив? С чего вы это взяли? - И Федор Федорович засмеялся.