культуры. Стремление учиться никогда не покидало меня, и у меня много раз в
жизни бывало такое чувство, что революция мешает мне работать
систематически. Тем не менее почти треть столетия моей сознательной жизни
целиком заполнена революционной борьбой, и если б мне пришлось начинать
сначала, я не задумываясь пошел бы по тому же пути.
Мне приходится писать эти строки в эмиграции, третьей по счету, в то
время, как ближайшие мои друзья заполняют места ссылки и тюрьмы Советской
республики, в создании которой они принимали решающее участие. Некоторые из
них колеблются, отходят, склоняются перед противником. Одни потому, что
морально израсходовались; другие потому, что не находят самостоятельно
выхода из лабиринта обстоятельств; третьи - под гнетом материальных
репрессий. Я два раза уже пережил такие массовые отходы от знамени: после
крушения революции 1905 г. и в начале мировой войны. Я достаточно близко
знаю, таким образом, из жизненного опыта, что такое исторические приливы и
отливы. Они подчинены своей закономерности. Голым нетерпением не ускоришь их
смены. Историческую перспективу я привык рассматривать не под углом зрения
личной судьбы. Познать закономерность совершающегося и найти в этой
закономерности свое место - такова первая обязанность революционера. И
таково вместе с тем высшее личное удовлетворение, доступное человеку,
который не растворяет своих задач в сегодняшнем дне.
Принкипо, 14 сентября 1929 г. Л.Троцкий
Глава I
ЯНОВКА
Детство слывет самой счастливой порой жизни. Всегда ли так? Нет,
счастливо детство немногих. Идеализация детства ведет свою родословную от
старой литературы привилегированных. Обеспеченное, избыточное, безоблачное
детство в наследственно богатых и просвещенных семьях, среди ласк и игр
оставалось в памяти, как залитая солнцем поляна в начале жизненного пути.
Вельможи в литературе или плебеи, воспевавшие вельмож, канонизировали эту
насквозь аристократическую оценку детства. Подавляющее большинство людей,
поскольку оно вообще оглядывается назад, видит, наоборот, темное, голодное,
зависимое детство. Жизнь бьет по слабым, а кто же слабее детей?
Мое детство не было детством голода и холода. Ко времени моего рождения
родительская семья уже знала достаток. Но это был суровый достаток людей,
поднимающихся из нужды вверх и не желающих останавливаться на полдороге. Все
мускулы были напряжены, все помыслы направлены на труд и накопление. В этом
обиходе детям доставалось скромное место. Мы не знали нужды, но мы не знали
и щедростей жизни, ее ласк. Мое детство не представляется мне ни солнечной
поляной, как у маленького меньшинства, ни мрачной пещерой голода, насилий и
обид, как детство многих, как детство большинства. Это было сероватое
детство в мелкобуржуазной семье, в деревне, в глухом углу, где природа
широка, а нравы, взгляды, интересы скудны и узки.
Духовная атмосфера, окружавшая мои ранние годы, и та, в которой прошла
моя дальнейшая сознательная жизнь, - это два разных мира, отделенные друг от
друга не только десятилетиями и странами, но и горными хребтами великих
событий, и менее заметными, но для отдельного человека не менее
значительными внутренними обвалами. При первом наброске этих воспоминаний
мне не раз казалось, будто я описываю не свое детство, а старое путешествие
по далекой стране. Я пытался даже вести рассказ о себе в третьем лице. Но