- Благодарю  вас,  господа!  -  сказал  он.  - Иного решения я не
ожидал  от   русских   офицеров,   преданных   своему   отечеству.   Я
присоединяюсь к мнению господина поручика.  Разрешите, я прочту текст,
который мы  впишем  в  шканечный  журнал:  "На  военном  совете  брига
"Меркурий",  состоявшемся  сего  четырнадцатого  мая  тысяча восемьсот
двадцать девятого года,  в присутствии господ офицеров брига,  решено:
защищаться  до  последней  крайности,  и  если  будет сбит рангоут или
откроется течь,  до невозможности откачивать оную,  тогда свалиться  с
которым-либо неприятельским кораблем,  и тот офицер, который останется
в  живых,  должен  зажечь  крюйт-камеру.  Мнение  сие  подал   корпуса
штурманов  поручик  Прокофьев,  и  прочие  офицеры  единогласно к нему
присоединились".  Все!  А теперь,  господа,  исполним свой долг  перед
отечеством.
     У поручней стоял толстенький и коренастый переводчик и смотрел на
медленно надвигающиеся корабли.
     - Христофор Георгиевич, - сказал ему Казарский, - вы бы шли вниз,
голубчик, здесь будет жарко.
     Грек покраснел, насупился и сказал:
     - Господин капитан, дайте мне ружье.
     - Не стоит, голубчик, идите вниз, - повторил Казарский.
     - Господин  капитан!  -  переводчик  прижал  к груди оба кулака и
заговорил тонким,  срывающимся голосом. Ни в его лице, ни в его фигуре
на  этот  раз  даже  насмешливый  Скарятин  не  смог  бы  найти ничего
смешного.  - Господин капитан, дайте мне ружье! Ми солдат есть. Ми три
раза  турецкий  пуля  есть.  Ми  раньше большой семья бил.  Всех турка
убила. Братья бил, сестра бил - теперь ми одна осталась. Одна!
     Христофор поднял  кверху  палец  и  посмотрел на офицеров,  и они
отворачивались, не выдерживая этого взгляда.
     - Дайте  ружье  господину  переводчику!  -  сказал  Казарский.  -
Свистать всех наверх! Выстроить команду! - приказал он.
     Команда брига выстроилась на шканцах.
     - Братцы!  -  обратился  к  матросам  Казарский.  -  Враг  силен,
отступление  невозможно.  Мы  -  русские  моряки  и не посрамим своего
звания. Господа офицеры решили биться до последнего и затем взорваться
вместе  с  бригом.  Я  надеюсь,  что  и  матросы  не  запятнают  чести
андреевского флага.  Я не  сомневаюсь  в  вас,  боевые  мои  товарищи!
Помолимся  богу,  по  обычаю переоденемся во все чистое - и в смертный
бой за матушку Россию! Ура!
     - Ур-р-ра!  -  загремели  матросы,  и  гром  этого "ура" слился с
громом пушек турецких кораблей и заглушил их.
     Казарский, подойдя  к  шпилю,  выдернул  из-за  пояса  пистолет и
положил его на шпиль.
     - Последний,  кто уцелеет, выстрелит в крюйт-камеру, - сказал он.
- Быстро переодеться, ребята, и по местам!
     Матросы ринулись  в жилую палубу.  Казарский подошел к Максимычу.
Старый матрос,  расставив ноги,  стоял у штурвала.  Голова его была не
покрыта,  и  сивые,  будто  морской солью убеленные волосы кудрявились
тугими кольцами.  Выцветшие голубые  глаза  рулевого  с  маленькими  и
острыми  зрачками  перебегали  с  парусов на самый конец бом-утлегаря.
Могучие,  корявые,  как дубовые  корни,  руки  легко  вертели  тяжелое