общественного подъема, вызванного революцией. Жена Гюго Адель писала в  этой
связи в своих воспоминаниях:  "Великие  политические  события  не  могут  не
оставлять глубокого следа в чуткой  душе  поэта.  Виктор  Гюго,  только  Что
поднявший восстание и воздвигший  свои  баррикады  в  театре,  понял  теперь
лучше, чем когда-либо, что все  проявления  прогресса  тесно  связаны  между
собой, что, оставаясь последовательным, он должен принять и в  политике  то,
чего добивался в литературе". Еще в большей степени, чем в драмах, в "Соборе
Парижской  Богоматери"  нашли  воплощение  принципы  передовой   литературы,
сформулированные в предисловии к "Кромвелю". Начатый под гром  революционных
событий, роман Гюго окончательно закрепил победу демократического романтизма
во французской литературе.
     Как и в, драмах, Гюго обращается  в  "Соборе  Парижской  Богоматери"  к
истории;  на  этот  раз   его   внимание   привлекло   позднее   французское
средневековье, Париж конца XV века. Интерес романтиков к  средним  векам  во
многом  возник  как  реакция  на  классицистическую   сосредоточенность   на
античности. Свою роль здесь играло и  желание  преодолеть  пренебрежительное
отношение      к      средневековью,      распространившееся       благодаря
писателям-просветителям XVIII века, для  которых  это  время  было  царством
мрака  и  невежества,  бесполезным  в   истории   поступательного   развития
человечества.  И,  наконец,  едва  ли  не  главным  образом,  средние   века
привлекали  романтиков  своей  необычностью,  как  противоположность   прозе
буржуазной  жизни,  тусклому  обыденному  существованию.  Здесь  можно  было
встретиться, считали романтики, с цельными, большими  характерами,  сильными
страстями,  подвигами  и   мученичеством   во   имя   убеждений.   Все   это
воспринималось еще в ореоле некоей таинственности, связанной с недостаточной
изученностью средних  веков,  которая  восполнялась  обращением  к  народным
преданиям и легендам,  имевшим  для  писателей-романтиков  особое  значение.
Впоследствии в предисловии  к  собранию  своих  исторических  поэм  "Легенда
веков" Гюго парадоксально заявит, что легенда должна быть уравнена в  правах
с историей: "Род человеческий может быть рассмотрен с двух точек  зрения:  с
исторической и легендарной. Вторая не менее правдива, чем первая. Первая  не
менее гадательна, чем вторая". Средневековье и предстает  в  романе  Гюго  в
виде истории-легенды на фоне мастерски воссозданного исторического колорита.
     Основу, сердцевину этой легенды составляет в общем неизменный для всего
творческого пути зрелого Гюго взгляд на исторический процесс как  на  вечное
противоборство двух мировых начал - добра и зла,  милосердия  и  жестокости,
сострадания и нетерпимости, чувства и рассудка. Поле  этой  битвы  в  разные
эпохи и привлекает внимание Гюго в неизмеримо большей  степени,  чем  анализ
конкретной   исторической   ситуации.    Отсюда    известный    надысторизм,
символичность героев Гюго, вневременной характер его  психологизма.  Гюго  и
сам откровенно признавался в том, что история как  таковая  не  интересовала
его в романе: "У книги нет никаких  притязаний  на  историю,  разве  что  на
описание с  известным  знанием  и  известным  тщанием,  но  лишь  обзорно  и
урывками,  состояния  нравов,   верований,   законов,   искусств,   наконец,
цивилизации в пятнадцатом веке. Впрочем, это в книге не главное. Если у  нее
и есть одно достоинство, то оно в том, что  она  -  произведение,  созданное
воображением, причудой и фантазией".
     Известно, что для описаний собора  и  Парижа  в  XV  веке,  изображения
нравов эпохи Гюго изучил  немалый  исторический  материал  и  позволил  себе
блеснуть его знанием, как делал это и в других своих романах.  Исследователи