3 ноября я обратился к пом-ку командира тов. ...... с рапортом, в
котором просил разрешить мне увольнение на трое суток, с 6 по 10 ноября 1951
года, для выезда к знакомой девушке в Ленинград, с которой мы собираемся
оформить брак. Получив отказ на увольнение в Ленинград, я, не подумав о
последствиях своего поступка, пошел вечером на Балтийский вокзал г.Таллинна
и сел в поезд Таллинн - Ленинград. При этом учитывал, что все три
праздничных дня 7, 8 и 9 ноября я свободен от вахт и нарядов и не нарушу
распорядок службы на корабле. В поезде случайно встретил мичманов Г.
Волобуева и В. Кропачева, которые тоже проходят стажировку на БТЩ No .... В
Ленинграде пробыл 7 и 8 ноября, а днем 9-го получил телеграмму от
оставшегося на корабле моего товарища Ю. Сирика с советом немедленно
возвращаться в Таллинн. Созвонившись с товарищами, я прибыл на вокзал, и мы
вместе вернулись на корабль в 7.00 10 ноября. Никакой предварительной
договоренности с Г.Волобуевым и В. Кропачевым у меня не было. Теперь я
понимаю, что допустил грубое нарушение правил службы на ВМФ и осуждаю свое
необдуманное поведение.
Мичман Р.Титов".
Генка и Володя написали что-то в том же духе. Выделенные мною фразы не
случайны - возможно, они и по-партизански стойкое следование этой версии и
спасли нас. Хотя не только...
А теперь - как было фактически. Передать, какими словами мы
отреагировали на отказ старлея отпустить нас, я, понятно, здесь не могу.
Вольная душа морехода в каждом из нас возмутилась: "А, ты...так? А мы
тебя...!" И, получив увольнение в город до 23 часов, мы бодро двинулись на
вокзал. Ехали "зайцами", на третьих полках, всю ночь резались в карты. В
6.30 я, пешком прогулявшись от Балтийского вокзала до проспекта
Огородникова, позвонил в дверь моей любимой и упал в ее объятия,
удовлетворенно отметив слезы радости в ее мягких глазах. Восьмого
встретились "семьями" у Гены Волобуева, у меня сохранилась даже фотография:
за праздничным столом я и моя "невеста". А девятого пришла телеграмма от
Юрки. Кстати, он не поехал в Ленинград всего лишь из-за лени. Впрочем,
невесты у него там тогда не было, увел невесту еще раньше один из нас.
Ранним сырым и холодным утром 10 ноября мы шли в Минную гавань, гадая,
сколько нарядов вне очереди или неувольнений поимеем теперь. На трапе нас
встретил лейтенант Шленский и молча повел в каюту, у дверей которой поставил
часового с трехлинейной винтовкой.
Скоро мы сообразили, в чем дело и чем нам все это грозит. Присягу
родному государству и вождю народов мы принимали еще раньше, в 1948 году, на
краткой стажировке в Кронштадте, считались военнослужащими и по Уставу и
Уголовному кодексу рассматривались как дезертиры: самовольная отлучка более
трех суток каралась тюрьмой до 8 лет.
Потом было следствие, называемое в армии дознанием. Дознавателем
назначили нашего отца-командира Шленского. Некоторые следственные таланты в
нем обнаружились, старание и усердие - тоже. Но наш интеллектуальный уровень
оказался повыше, мы немедленно сообразили: нельзя признаваться в групповом
сговоре - это раз, и ни в коем случае не раскрывать зачинщика мероприятия.
Собственно, все усилия дознавателя направлялись именно на выявление