на деле вот что - не для публики, а для Директории сообщал доверительно
Бонапарт: "Вы воображаете себе, что свобода подвинет на великие дела
дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ... В моей армии нет ни
одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах,
которые грабят и ни на что не годятся..." И дальше он говорит, что
только с умением и при помощи "суровых примеров" можно держать Италию в
руках. А итальянцы уже имели случай узнать, что именно он понимает под
суровыми мерами. Он жестоко расправился с жителями г. Бинаско, с г. Па-
вией, с некоторыми деревнями, около которых были найдены убитыми от-
дельные французы.
Во всех этих случаях действовала вполне планомерная политика Наполео-
на, которой он держался всегда: ни одной бесцельной жестокости и совсем
беспощадный массовый террор, если это ему было нужно для подчинения за-
воеванной страны. Он уничтожил в завоеванной Италии всякие следы фео-
дальных прав, где они были, он лишил церковь и монастыри права на неко-
торые поборы, он успел за те полтора года (с весны 1796 до поздней осени
1797 г.), которые он провел в Италии, ввести кое-какие законоположения,
которые должны были приблизить социально-юридический строй жизни север-
ной Италии к тому, который успела выработать буржуазия во Франции. Зато
он тщательно и аккуратно эксплуатировал все итальянские земли, где
только побывал, много миллионов золотом он отправил Директории в Париж,
а вслед за этим и сотни лучших творений искусства из итальянских музеев
и картинных галерей. Не забыл он и лично себя и своих генералов: они
вернулись из похода богатыми людьми. Однако, подвергая Италию такой бес-
пощадной эксплуатации, он понимал, что как ни трусливы (по его мнению)
итальянцы, но что очень любить французов (армию которых они же и содер-
жали из своих средств) им не за что и что даже их долготерпению может
наступить внезапный конец. Значит, угроза военным террором - главное,
что может на них действовать в желательном для завоевателя духе.
Ему еще не хотелось покидать завоеванную страну, но Директория ласко-
во, однако очень настойчиво звала его после Кампо-Формио в Париж. Дирек-
тория назначила его теперь главнокомандующим армии, которая должна была
действовать против Англии. Бонапарт уже давно почуял, что Директория на-
чала его побаиваться. "Они завидуют мне, я это знаю, хоть они и курят
фимиамом под моим носом; но они меня не одурачат. Они поспешили назна-
чить меня генералом армии против Англии, чтобы убрать меня из Италии,
где я больше государь, чем генерал",- так оценивал он свое назначение в
доверительных беседах.
7 декабря 1797 г. он прибыл в Париж, а 10 декабря был триумфально
встречен Директорией в полном составе в Люксембургском дворце. Несметная
толпа народа собралась у дворца, самые бурные крики и рукоплескания при-
ветствовали Наполеона, когда он прибыл к дворцу. Речи, которыми встрети-
ли его Баррас, первенствующий член Директории, и другие члены Директо-
рии, и лукавый, дальше всех проникающий мыслью в будущее, умный и про-
дажный министр иностранных дел Талейран, и остальные сановники, востор-
женные славословия толпы на площади - все это принималось 28-летним ге-
нералом с полным наружным спокойствием, как нечто должное и нисколько
его не удивляющее. В душе он никогда особой цены восторгам народных толп
не придавал: "Народ с такой же поспешностью бежал бы вокруг меня, если
бы меня вели на эшафот",сказал он после этих оваций (конечно, не во все-