был интеллектуальным - пели песни и читали стихи.
   И одна девочка, была она тростиночкой, в голубом,  очень  даже  столичном
крепдешиновом платье с моднейшими переплетениями, взяла в руки  семиструнную
гитару и под крики: "Лида,  спой  "Осенние  листья"!"  -  начала  перебирать
струны. Она негромко, по-актерски запела, и я ее разглядел: девочке  на  вид
было лет пятнадцать, еле заметная грудь, зеленые глаза  и  невиданной  длины
ресницы - как приклеенные. Ресницы "прикололи" ловеласа, как бабочку.  Когда
теперь  я  любуюсь  ее  красивой  грудью,  мы  говорим  друг  другу:   "Наши
достижения".
   - А теперь, - сказала девочка, -  я  спою  вам  две  песни  нашего  поэта
Михаила Танича. Музыку, какую-никакую, я подобрала сама. - Она не знала,  не
могла знать, что это за незваные пришельцы навестили  их  тем  вечером,  что
этот вылупившийся на нее тридцатилетний старик и есть  "наш"  Михаил  Танич,
стихи которого частенько заполняли местную безгонорарную газету.
   Не знаю, как звучали первые в жизни песни на  стихи  Михаила  Танича,  не
знаю, какой термояд поразил меня в  тот  престольный  ноябрьский  вечер,  но
через полгода я начал новую жизнь с того, что увяз по колено в  непроходимом
светлоярском глиноземе. Впервые у моей  жизни  появилась  цель.  Песни  были
надолго забыты, песни в этом воспоминании ни при чем, но девочка  в  голубом
платье с переплетениями как бы шла со мной и была готова разделить мою  пока
еще непроклюнувшуюся судьбу.
   ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ АЛЬПЫ
   Районный центр Светлый Яр представлял из себя длинную немощеную улицу над
Волгой, с протоптанными среди грязи  тропками,  с  обязательным  двухэтажным
зданием райкома КПСС, в одной из комнат которого и работал  единственный  на
всю редакцию - не говорю уже на  весь  райком  -  беспартийный  фельетонист,
совершеннейший чужак среди своих.
   Село Светлый Яр жило над Волгой, с Волгой и Волгой. Вот просклонял Волгу,
как только мог, в творительном падеже . Но действительно, разве может  быть,
разве  есть  на  свете  рыба  лучше,  чем  свежеотварная  осетрина?  А  чуть
посоленная, ну пару часов  из  матушки-Волги,  черная  икорка?  И  пусть  по
соседству,  совсем  рядом,  освещая   наши   медовые   с   Лидой   рассветы,
перечеркивали небо запуски первых ракет на полигоне-космодроме Капустин  Яр,
это   не   нарушало   уклада   жизни   светлоярцев,   домовитых,    суровых,
немного-словных, сплошь ходивших в резиновых сапогах. Волга на то  и  Волга,
чтобы  кормить  волгаря!  Лес  от  плота  оторвался,  не  к  плоту  же   его
привязывать, когда дом  рядом.  И  второй  поставим!  Кондово.  А  рядом,  в
Капустином Яре, на космодроме начиналась в сполохах космическая эра.
   Ну, и средоточием всего была чайная. Чай в ней тоже подавали,  но  мужики
забегали туда совсем по другому делу, по двое, а больше на троих, и  кое-кто
из начальства скрывался в отдельной комнате, и официантка кудахтала, подавая
начальникам горячительное - трое пельменей для исполкома!
   А литсотрудник - что? Сидел в сторонке, питался  котлетками  и  наблюдал,
как залетный  Чичиков,  местные  простые  нравы.  И  все  звонил  и  звонил,
влюбленный, той девочке, и она отвечала ни два,  ни  полтора.  Он  писал  ей
стихи, он звал ее сюда и видел ее во сне, в Доме колхозника.

   Три крестика
   Над первою строкой,
   Стежки моих усердных