говоря, для описания этого холидея нужно  перо  нашего  Николая  Васильевича
Гоголя или, в крайнем случае, ихнего Марка Твена.
   Значит, стою на палубе парохода, с еще не остывшими поцелуями  на  губах,
отвечаю гудками на гудки встречных суденышек, полон раздумий о  ближайшем  и
дальнем будущем, обещавшем этому молодому  человеку  с  боевыми  орденами  и
медалями миллион вариантов. Один другого заманчивей.
   Во-первых, закончить  институт,  послать  к  черту  и  забыть  весь  этот
сопромат  и  начертательную  геометрию  с  ее  эпюрами,  получить  диплом  с
отличием, с перспективой стать главным архитектором  Москвы.  Ну  кто  же  в
двадцать три года согласится на меньшее?
   Во-вторых, совсем непонятно, что стихам, которые пишутся с детства,  грош
цена в  базарный  день,  но  видится  свой  двухтомник,  почему-то  в  синем
переплете, на полках городской библиотеки, где-то рядом с Твардовским  -  на
"Т". Вот вам и еще один вариант: Михаил Лермонтов!
   А мечта надеть майку футбольного ЦДКА, да не какую-то, а именно с номером
"9", чтобы рядом с Федотовым мелькать на поляне  и  в  отчетах  о  матчах  в
газете "Советский  спорт"!  Короче  говоря,  мечты  не  имеют  границ  ни  в
пространстве, ни во времени, ни в подвинутом разуме.
   Помните? Были последние числа апреля 1947-го года. А на 30 апреля  судьба
заказала мне  совсем  другой,  к  сожалению,  сбывшийся  вариант.  Уже  было
закончено  оперативное  следствие  по  политическому  делу  трех  студентов,
которое Ростовская госбезопасность холила и пестовала почти что  целый  год.
Фотографировали этих шпионов  своими  длиннофокусными  аппаратами  с  другой
стороны улицы, а как же? Надо же было выявить все их тайные связи!
   Некоторые из моих студенческой поры снимков я потом,  читая  наше  пухлое
дело, видел в  длинном  конверте  прилепленном  к  папке,  как  вещественные
доказательства нашей антисоветской деятельности.  Только  сделаны  они  были
из-за  спины  нашего  фотографа  их  умельцем  и  были   размером   два   на
восемнадцать, представляете? И наш фотограф  тоже  был  зафиксирован  и  мог
впоследствии разделить наш срок на лесоповале. Слава Богу, его пощадили.
   А связи здесь были простые - бутылка водки, разлитая в  пивные  кружки  в
знаменитой пивной на Богатяновском. Но уже было заготовлено место на полу  в
тюрьме на том же Богатяновском.  И  уже  подшиты  все  доносы,  вызваны  все
свидетели, которые "на забоюсь" подписали им что угодно.
   И уже был переломлен мой позвоночник на шесть лет, а  потом  и  навсегда,
только я не знал об этом, стоя на палубе пароходика,  плывущего  из  станицы
Багаевской   в   город   Ростов-на-Дону.   Навстречу   тому    единственному
состоявшемуся варианту моей жизни, о котором я и попытаюсь рассказать вам  в
этой книге.
   Конец подписи к фотографии.

   Был хлеб богатяновский горек,
   Совсем уж не хлеб, а припек,
   Но пайку в прогулочный дворик
   Таскал я с собою, как срок.
   И мы по квадрату ходили,
   А там, за колючей стеной,
   Сигналили автомобили
   У той знаменитой пивной.
   И память моя отобрала