вышеупомянутым  стадионом  "Пищевик".  Судьба  сама  вела  меня   в   высшие
футбольные сферы. Не довела. Война не захотела.
   Хозяин квартиры был какой-то прощелыга, игравший  на  скачках.  Он  бывал
дома редко,  обычно,  обложившись  программками,  высчитывал  свой  шанс  на
воскресенье. Сиживали у него  в  гостях  и,  наверное,  знаменитые  жокеи  с
ипподрома.
   Мама, инженер по образованию, с великим трудом  устроилась  после  долгих
хождений и отказов работать экономистом в хилую контору  "Главвторчермет"  и
целые дни  проводила  за  своим  арифмометром,  компьютером  30-х  годов.  И
предоставленный самому себе, я  в  эти  годы  прочел  все,  что  можно  было
прочесть, - просыпался и засыпал с книжкой под головой. Все, что не  футбол,
было книгами. Именно в таком порядке, а не наоборот.
   К шестнадцатилетнему юноше в пустующей квартире должны же были  проявлять
какой-то интерес его подрастающие ровесницы! И проявляли, и приходили, и  мы
целовались, но почему-то все это было пока еще больше детским любопытством.
   Чаще других приходила Ира, девочка из нашего класса, которой родители  по
совету учителей запрещали со мной и  знаться:  Ира  неважно  училась.  "Этот
лентяй - он у нас один такой, он, и ничего не делая, получит свои пятерки, а
Ирочка может не кончить школу. И вообще, знаете, семья..."  -  так  говорили
учителя.
   Но какие могут быть резоны для прикоснувшихся губами друг к другу молодых
людей. Мы долго каким-то  образом  ухитрялись  останавливаться,  качаясь  на
краешке соблазна.  Ира  очень  дорожила  своей  невинностью.  Не  смогли  мы
остановиться у нее дома, перед последним выпускным экзаменом  в  школе.  Ира
вдруг сказала: "Надо бы что-то подстелить!" И подстелила висевшую на веревке
в кухне отцовскую серенькую рубашку из сарпинки, типичное, как  и  булыжник,
оружие пролетариата. Она пришлась кстати.  О,  эти  детские  и  родительские
тайны друг от друга. Сколько в вас вынужденной наивности.
   А потом был выпускной  бал,  ровным  счетом  22  июня  1941  года!  И  мы
танцевали только с Ирой, связанные тайной.
   А потом была война...
   СКРИПАЧ
   Растопырив пальцы раскинутых рук, парю, невесом, удерживаясь под водой на
мелкоте Азовского моря. Толкаю шныряющих и забирающихся  под  камни  бычков.
Разглядываю еле ползущих маленьких крабов и думаю: почему они не вырастают -
лилипуты? И ничего не хочу, и на фиг мне мой голубой портфель с  учебниками,
а особенно этот горячий футляр со скрипочкой на песке!
   Скрипочка была итальянская, конечно, не Амати, но довольно старая  -  это
было запросто купить в Таганроге,  особенно  в  нашем  Исполкомском,  бывшем
Итальянском, переулке. Что-то  я  с  запозданием  зауважал  мою  ненавистную
скрипку! А тогда меня ждал  на  урок  преподаватель,  скрипач  Генрих  Гааг,
музыкант из Драматического театра. Не знаю, кто из нас больше не любил  кого
- он меня или я его? Думаю, что я, потому что раз в  две  недели  я  все  же
приносил ему тридцать рублей от родителей. Мог бы меня  немножко  и  любить.
Тридцать рублей - за что?
   За то, что я оказался бездарен в музыке? За то, что он бил меня  линейкой
по  локтю  (я  сразу  неправильно  взялся  за  инструмент)  и   приговаривал
по-немецки: "Эзель!"? А я уже знал, что это значит - осел, потому  что  года
два меня гоняли и на занятия языком - к немке Адде Ивановне Ланкау.
   В немецком полностью доме Адды Ивановны было  уютно,  прибрано,  и  пахли