мной с малолетства висел какой-то политический рок. Вскоре  я  просто  стану
сыном врага народа, а пока на дворе стоит 1932 год, и  еще  неизвестно,  кто
станет врагом народа - Сталин или Бухарин. Зима, и я  приезжаю  в  школу  на
коньках. Коньки надевались и снимались с ботинок так: каблук был  с  дыркой,
на ней металлическая пластинка - сюда продевалась пятка  конька,  а  спереди
коньки привертывались лапками. И  поскольку  ботинок  этого  диссидента  был
несколько  ?уже  лапок,  надо  было  подкладывать  свернутую  бумажку  -  ну
чуть-чуть всего-то и не хватало, каких-то полсантиметра.
   А поскольку  сидел  этот  лирический  герой  книжки  обо  мне  всегда  на
последней парте среднего ряда (там всего менее видно, что никогда и никакими
домашними заданиями он не утруждался), то именно прямо над ним висел портрет
товарища  Сталина,  малоуважительно  приколотый  двумя  кнопками  к   стене.
Малоуважительно потому, что еще не было за что его серьезно уважать - он еще
никого пока не убил! Тогда был всего один портрет  товарища  Сталина  работы
Исаака Бродского - этакий чернявый красавец  с  шевелюрой,  без  возраста  и
национальности, в зеленом френче, а во-круг - много белого поля.
   Нет, конечно,  мальчик  не  собирался  рвать  портрет  этого  вождя  (как
можно!), но что за грех - оторвать всего лишь белый уголок, не задевая  даже
нижнего края суконного френча? А коньки  привинтить  и  уехать  по  вечерним
улицам домой - в самый раз. Тем более что в классе никого не было,  никто  и
не узнает! Хотя подозревал-таки школяр, да и  не  мог  не  думать,  что  при
советской системе свидетель и понятой всегда найдутся. И  нашлась  уборщица,
которая все как бы видела, и на учкоме (была еще, хоть и доживала свои  дни,
такая  затея  -  управлять  школой  совместно  с  учащимися)   девятилетнего
зареванного парня попросили больше в школу номер восемь не приходить.
   Он все-таки отбыл свою десятилетнюю повинность  и  накануне  первого  дня
Великой Отечественной написал в выпускном  сочинении  (была  свободная  тема
"Расставание со школой") в стихах:

   Пройдет еще с десяток лет,
   Как этот детский май,
   В моей душе умрет поэт,
   Но будет жить лентяй!

   За  этот  бодрый  восклицательный  знак  лентяю   было   поставлено   "5,
идеологически невыдержанно!" И мальчик получил аттестат зрелости, который  -
так случилось - ему никогда не понадобился, а  вскорости  и  свои  несколько
метров обмоток. Я мог бы незнающим объяснить, что это такое, обмотки,  но  я
сейчас вспоминаю школу.
   Русский язык и литературу преподавал у нас Александр Николаевич Баландин,
добродушный,  округлый  такой  седой  старик  с  какой-то,   казалось   мне,
тартареновской бородкой.
   Задумайтесь,  пропускающие  стихотворения,  о  связи  времен!  Меня  учил
человек, лично знавший Чехова! Он тяжело дышал и то и дело вставлял  в  свою
речь латинские выражения вроде  "омниа  меа  мекум  порто",  "о  темпора,  о
морес!" - ведь еще так недавно в этих классах изучали латынь как предмет.
   А когда в программе седьмого класса был не любимый им и боготворимый мною
Маяковский, он нарочно поручал мне делать реферат, вздыхая и закатывая  свои
голубые церковные глаза.
   Писатель З.Паперный, занимавшийся Чеховым по-научному,  рассказывал,  что