Я не мог даже шнурки завязать  как  следует,  до  того  я  нервничал.
Конечно, они бы не убили меня, если б застали дома,  но  было  бы  страшно
неприятно.
     - Да где же ты? - спрашиваю Фиби. Я ее в темноте не мог видеть.
     - Вот я. - Она стояла совсем рядом. А я ее не видел.
     - Мои чемоданы на вокзале, -  говорю.  -  Скажи,  Фиб,  есть  у  тебя
какие-нибудь деньги? У меня ни черта не осталось.
     - Есть, на рождественские подарки. Я еще ничего не покупала.
     - Ах, только! - Я не хотел брать ее подарочные деньги.
     - Я тебе немножко одолжу! - говорит. И я услышал, как  она  роется  в
столе у Д.Б. - открывает ящик за ящиком и  шарит  там.  Темнота  стояла  в
комнате, ни зги не видно. - Если ты уедешь, ты меня не увидишь на сцене, -
говорит, а у самой голос дрожит.
     - Как не увижу? Я не уеду, пока не увижу. Думаешь,  я  пропущу  такой
спектакль? - спрашиваю. -  Знаешь,  что  я  сделаю?  Я  побуду  у  мистера
Антолини, скажем, до вторника, до вечерка. А  потом  вернусь  домой.  Если
удастся, я тебе позвоню. - Возьми! - говорит. Она мне протягивала какие-то
деньги, но не могла найти мою руку. - Где ты? -  Нашла  мою  руку,  сунула
деньги.
     - Эй, да мне столько не нужно! - говорю. - Дай два доллара -  и  все.
Честное слово, забирай обратно!
     Я ей совал деньги в руку, а она не брала.
     - Возьми, возьми все! Потом отдашь! Принесешь на спектакль.
     - Да сколько у тебя тут, господи?
     - Восемь долларов и восемьдесят пять центов. Нет, шестьдесят пять.  Я
уже много истратила.
     И тут я вдруг заплакал. Никак не мог удержаться. Стараюсь, чтоб никто
не услышал, а сам плачу и плачу. Фиби  перепугалась  до  смерти,  когда  я
расплакался, подошла ко мне, успокаивает, но разве остановишься?  Я  сидел
на краю постели и ревел, а она обхватила мою шею лапами, я ее тоже обнял и
реву, никак не могу остановиться.  Казалось,  сейчас  задохнусь  от  слез.
Фиби, бедняга, испугалась ужасно. Окно было открыто, и я  чувствовал,  как
она дрожит в одной пижаме. Хотел ее уложить в постель, укрыть, но  она  не
ложилась. Наконец я перестал плакать. Но  я  долго,  очень  долго  не  мог
успокоиться. Потом застегнул доверху пальто, сказал, что непременно дам ей
знать. Она сказала, что лучше бы я лег спать тут, у нее в  комнате,  но  я
сказал - нет, меня уже ждет мистер Антолини.  Потом  я  вынул  из  кармана
охотничью шапку и подарил ей. Она  ужасно  любит  всякие  дурацкие  шапки.
Сначала она не хотела брать, но я ее уговорил. Даю  слово,  она,  наверно,
так и уснула в этой шапке. Она любит такие штуки.  Я  ей  еще  раз  обещал
звякнуть, если удастся, и ушел.
     Уйти из дому было почему-то гораздо легче, чем войти. Во-первых,  мне
было плевать, поймают меня или нет. Честное слово. Я подумал: поймают  так
поймают. Откровенно говоря, мне даже хотелось, чтоб поймали.
     Вниз я спускался пешком, а не на лифте. Я  шел  по  черной  лестнице.
Чуть не сломал шею - там этих  мусорных  бачков  миллионов  десять,  -  но
наконец выбрался. Лифтер меня даже не видел. Наверно, до сих  пор  думает,
что я сижу у этих Дикстайнов.