Ну, Фиби, пожалуйста. Вылезай, слышишь? - прошу я ее. - Ну,  брось...
Эй, Уэзерфилд, вылезай, ну!
     Нет, не хочет. С ней иногда невозможно договориться. Наконец я встал,
пошел в гостиную, взял сигареты из ящика на столе и сунул в карман.  Устал
я ужасно.



                                    22

     Когда я вернулся, она уже сняла подушку с головы - я знал, что так  и
будет, - и легла на спину, но на меня и смотреть не хотела.  Я  подошел  к
кровати, сел, а она сразу отвернулась и не  смотрит.  Бойкотирует  меня  к
черту, не хуже этих ребят из фехтовальной команды Пэнси, когда я забыл все
их идиотское снаряжение в метро.
     - А как поживает твоя Кисела Уэзерфилд? - спрашиваю. -  Написала  про
нее еще рассказ? Тот, что ты  мне  прислала,  лежит  в  чемодане.  Хороший
рассказ, честное слово!
     - Папа тебя убьет.
     Вдолбит себе что-нибудь в голову, так уж вдолбит!
     - Нет, не убьет. В крайнем случае накричит опять, а  потом  отдаст  в
военную школу. Больше он мне ничего не сделает. А во-вторых, меня  тут  не
будет. Я буду далеко. Я уже буду где-нибудь далеко - наверно, в  Колорадо,
на этом самом ранчо,
     - Не болтай глупостей. Ты даже верхом ездить не умеешь. - Как это  не
умею? Умею! Чего тут уметь? Там тебя за две минуты научат, - говорю. -  Не
смей трогать пластырь! - Она все время дергала пластырь на руке. -  А  кто
тебя так остриг? - спрашиваю. Я только сейчас заметил, как  ее  по-дурацки
остригли. Просто обкорнали.
     -  Не  твое  дело!  -  говорит.  Она  иногда  так  обрежет.  Свысока,
понимаете. - Наверно, ты опять провалился по всем предметам, - говорит она
тоже  свысока.  Мне   стало   смешно.   Разговаривает   как   какая-нибудь
учительница, а сама еще только вчера из пеленок.
     - Нет, не по всем, - говорю. - По английскому выдержал.  -  И  тут  я
взял и ущипнул ее за попку. Лежит на боку калачиком, а зад  у  нее  торчит
из-под одеяла. Впрочем, у нее сзади почти  ничего  нет.  Я  ее  не  больно
ущипнул, но она хотела ударить меня по руке и промахнулась.
     И вдруг она говорит:
     - Ах, зачем, зачем ты опять? - Она хотела сказать  -  зачем  я  опять
вылетел из школы. Но она так это сказала, что мне стало ужасно тоскливо.
     - О господи, Фиби, хоть  ты  меня  не  спрашивай!  -  говорю.  -  Все
спрашивают, выдержать невозможно. Зачем,  зачем...  По  тысяче  причин!  В
такой гнусной школе я еще никогда не учился. Все напоказ. Все притворство.
Или подлость. Такого скопления подлецов я в жизни не  встречал.  Например,
если сидишь треплешься в компании с ребятами и вдруг кто-то стучит,  хочет
войти - его ни за что не  впустят,  если  он  какой-нибудь  придурковатый,
прыщавый. Перед носом у него закроют двери. Там  еще  было  это  треклятое
тайное общество - я тоже из трусости в него вступил. И был там один  такой
зануда, с прыщами, Роберт Экли, ему тоже хотелось в это общество. А его не
приняли. Только из-за того, что  он  зануда  и  прыщавый.  Даже  вспомнить