- Простите, но, кажется, это наклейка школы Пэнси?
     Она смотрела наверх, на сетку, где лежали мои чемоданы.
     - Да, - говорю я. И правда: у меня на  одном  чемодане  действительно
осталась школьная наклейка. Дешевка, ничего не скажешь.
     - Ах, значит, вы учитесь в Пэнси? - говорит  она.  У  нее  был  очень
приятный голос. Такой хорошо звучит по телефону.  Ей  бы  возить  с  собой
телефончик.
     - Да, я там учусь, - говорю.
     - Как приятно! Может быть, вы знаете моего сына? Эрнест Морроу  -  он
тоже учится в Пэнси.
     - Знаю. Он в моем классе.
     А сын ее был самый что ни на есть последний гад во всей этой  мерзкой
школе. Всегда он после душа шел по коридору и бил всех мокрым  полотенцем.
Вот какой гад.
     - Ну, как мило! - сказала дама. И так просто, без кривляния. Она была
очень приветливая. - Непременно скажу Эрнесту, что я  вас  встретила.  Как
ваша фамилия, мой дружок?
     - Рудольф Шмит, -  говорю.  Не  хотелось  рассказывать  ей  всю  свою
биографию. А Рудольф Шмит был старик швейцар в нашем корпусе.
     - Нравится вам Пэнси? - спросила она.
     - Пэнси? Как вам сказать. Там неплохо. Конечно, это не рай, но там не
хуже, чем в других школах. Преподаватели там есть вполне добросовестные.
     - Мой Эрнест просто обожает школу!
     - Да, это я знаю, - говорю я. И  начинаю  наворачивать  ей  все,  что
полагается: - Он очень легко уживается.  Я  хочу  сказать,  что  он  умеет
ладить с людьми.
     - Правда? Вы так считаете? -  спросила  она.  Видно,  ей  было  очень
интересно.
     - Эрнест? Ну конечно! - сказал я.  А  сам  смотрю,  как  она  снимает
перчатки. Ну и колец у нее!
     - Только что сломала ноготь в такси, -  говорит  она.  Посмотрела  на
меня и улыбнулась. У нее была удивительно милая улыбка. Очень милая.  Люди
ведь вообще не улыбаются или улыбаются как-то противно.
     - Мы с отцом Эрнеста часто тревожимся  за  него,  -  говорит  она.  -
Иногда мне кажется, что он не очень сходится с людьми.
     - В каком смысле?
     -  Видите  ли,  он  очень  чуткий  мальчик.  Он  никогда  не   дружил
по-настоящему с другими мальчиками. Может  быть,  он  ко  всему  относится
серьезнее, чем следовало бы в его возрасте.
     "Чуткий! Вот умора! В крышке от унитаза и то больше чуткости,  чем  в
этом самом Эрнесте.
     Я посмотрел на нее. С виду она была вовсе не так глупа. С виду  можно
подумать, что она отлично понимает, какой гад ее сынок. Но тут дело темное
- я про матерей вообще. Все матери немножко помешанные.  И  все-таки  мать
этого подлого Морроу мне понравилась. Очень славная.
     - Не хотите ли сигарету? - спрашиваю.
     Она оглядела весь вагон.
     -  По-моему,  это  вагон  для  некурящих,  Рудольф!  -  говорит  она.
"Рудольф"! Подохнуть можно, честное слово!
     - Ничего! Можно покурить, пока на нас не заорут, - говорю.