- Конечно, надо. Свинья ты,  неужели  ты  меня  только  для  этого  и
разбудил?
     - Ну ладно спи! Все равно я в монастырь не уйду. При моем невезении я
обязательно попаду не к тем монахам. Наверно, там будут одни кретины.  Или
просто подонки.
     Только я это сказал, как Экли вскочил словно ошпаренный.
     - Знаешь что, - можешь болтать про  меня  что  угодно,  но,  если  ты
начнешь острить насчет моей религии, черт побери... - Успокойся, - говорю,
- никто твою религию не трогает, хрен с ней.
     Я встал с чужой кровати, пошел к двери. Не хотелось больше оставаться
в этой духоте. Но по дороге я остановился, взял Экли  за  руку  и  нарочно
торжественно пожал ее. Он выдернул руку.
     - Это еще что такое?
     - Ничего. Просто хотел поблагодарить тебя за  то,  что  ты  настоящий
принц, вот и все! - сказал я, и голос у меня был такой искренний, честный.
- Ты молодчина, Экли, детка, - сказал я. - Знаешь, какой ты молодчина?
     - Умничай, умничай! Когда-нибудь тебе разобьют башку...
     Но я не стал его слушать. Захлопнул дверь и вышел в коридор.
     Все спали, а кто уехал  домой  на  воскресенье,  и  в  коридоре  было
очень-очень тихо и уныло. У дверей комнаты Леги и Гофмана валялась  пустая
коробка из-под зубной пасты "Колинос", и по дороге на лестницу  я  ее  все
время подкидывал носком, на мне были домашние туфли  на  меху.  Сначала  я
подумал, не пойти ли мне вниз, дай, думаю, посмотрю, как там  мой  старик,
Мэл Броссар. Но вдруг передумал. Вдруг  я  решил,  что  мне  делать:  надо
выкатываться из Пэнси сию же минуту. Не  ждать  никакой  среды  -  и  все.
Ужасно мне не хотелось тут торчать. Очень уж стало грустно и одиноко. И  я
решил сделать вот что - снять номер в каком-нибудь отеле  в  Нью-Йорке,  в
недорогом, конечно, и спокойно пожить там до среды. А  в  среду  вернуться
домой: к среде я  отдохну  как  следует  и  настроение  будет  хорошее.  Я
рассчитал, что мои родители получат письмо от старика Термера насчет того,
что меня вытурили, не раньше вторника или среды. Не хотелось  возвращаться
домой, пока они  не  получат  письмо  и  не  переварят  его.  Не  хотелось
смотреть, как они будут читать все это в первый раз. Моя мама сразу впадет
в истерику. Потом, когда она переварит, тогда уже ничего. А мне надо  было
отдохнуть. Нервы у меня стали ни к черту. Честное слово, ник черту.
     Словом, так я и решил. Вернулся к себе в комнату, включил свет,  стал
укладываться. У меня уже почти все было уложено. А этот Стрэдлейтер  и  не
проснулся. Я закурил, оделся, потом сложил оба свои  чемодана.  Минуты  за
две все уложил. Я очень быстро укладываюсь.
     Одно меня немножко расстроило, когда я укладывался. Пришлось  уложить
новые  коньки,  которые  мама  принесла  мне  чуть  ли  не   накануне.   Я
расстроился, потому что представил себе, как мама пошла в  магазин,  стала
задавать продавцу миллион чудных вопросов - а тут меня опять  вытурили  из
школы! Как-то грустно стало. И коньки она купила не те -  мне  нужны  были
беговые, а она купила хоккейные, - но  все  равно  мне  стало  грустно.  И
всегда так выходит - мне дарят подарки,  а  меня  от  этого  только  тоска
берет.
     Я все уложил, пересчитал деньги. Не помню, сколько у меня  оказалось,
но в общем порядочно. Бабушка как  раз  прислала  мне  на  прошлой  неделе
перевод. Есть у меня бабушка, она денег не жалеет. У нее, правда,  не  все