было все поле и как обе команды гоняют  друг  дружку  из  конца  в  конец.
Трибун я как следует разглядеть не мог, только слышал, как  там  орут.  На
нашей стороне орали во всю глотку - собралась вся школа, кроме меня,  -  а
на их стороне что-то вякали: у приезжей команды народу всегда маловато.
     На футбольных матчах всегда мало  девчонок.  Только  старшеклассникам
разрешают их приводить. Гнусная школа, ничего не скажешь. А я люблю бывать
там, где вертятся девчонки, даже  если  они  просто  сидят,  ни  черта  не
делают, только  почесываются,  носы  вытирают  и  хихикают.  Дочка  нашего
директора, старика  Термера,  часто  ходит  на  матчи,  но  не  такая  это
девчонка, чтобы по ней с ума сходить. Хотя в общем она ничего. Как-то я  с
ней сидел рядом в автобусе, ехали из Эгерстауна и разговорились.  Мне  она
понравилась. Правда, нос у нее длинный, и ногти обкусаны  до  крови,  и  в
лифчик что-то подложено, чтобы торчало во все  стороны,  но  ее  почему-то
было жалко. Понравилось мне то, что она тебе не вкручивала,  какой  у  нее
замечательный папаша. Наверно, сама знала, что он трепло несусветное.
     Не пошел я на поле и забрался на гору, так как только что вернулся из
Нью-Йорка с командой  фехтовальщиков.  Я  капитан  этой  вонючей  команды.
Важная шишка. Поехали мы в Нью-Йорк на  состязание  со  школой  Мак-Берни.
Только состязание не состоялось. Я забыл рапиры, и костюмы, и  вообще  всю
эту петрушку в вагоне метро. Но я не совсем виноват. Приходилось все время
вскакивать, смотреть на схему, где нам выходить. Словом,  вернулись  мы  в
Пэнси не к обеду, а уже в половине третьего. Ребята меня бойкотировали всю
дорогу. Даже смешно.
     И еще я не пошел на футбол  оттого,  что  собрался  зайти  к  старику
Спенсеру, моему учителю истории, попрощаться перед отъездом.  У  него  был
грипп, и я сообразил, что до начала рождественских каникул я его не увижу.
А он мне прислал записку, что хочет меня видеть до того, как я уеду домой,
Он знал, что я не вернусь.
     Да, забыл сказать - меня вытурили из школы. После рождества  мне  уже
не надо было возвращаться, потому что я провалился по четырем предметам, и
вообще не занимался, и все такое. Меня сто раз предупреждали  -  старайся,
учись. А моих родителей среди четверти вызвали к старому Термеру, но я все
равно не занимался. Меня и вытурили. Они много кого выгоняют из  Пэнси.  У
них очень высокая академическая успеваемость, серьезно, очень высокая.
     Словом, дело было в декабре, и  холодно  как  у  ведьмы  за  пазухой,
особенно на этой треклятой горке. На мне была только куртка - ни перчаток,
ни черта. На прошлой неделе кто-то спер  мое  верблюжье  пальто  прямо  из
комнаты вместе с теплыми перчатками - они там и были, в  кармане.  В  этой
школе полно жулья. У многих ребят родителя богачи, но все равно там  полно
жулья. Чем дороже школа, тем в ней больше ворюг. Словом, стоял  я  у  этой
дурацкой пушки, чуть зад не отморозил. Но на матч я почти и не смотрел.  А
стоял я там потому, что  хотелось  почувствовать,  что  я  с  этой  школой
прощаюсь. Вообще я часто откуда-нибудь уезжаю, но никогда и  не  думаю  ни
про какое прощание. Я это ненавижу.  Я  не  задумываюсь,  грустно  ли  мне
уезжать, неприятно ли. Но когда я расстаюсь  с  каким-нибудь  местом,  мне
надо п_о_ч_у_в_с_т_в_о_в_а_т_ь, что я с ним действительно расстаюсь. А  то
становится еще неприятней.
     Мне повезло. Вдруг я вспомнил про одну штуку  и  сразу  почувствовал,
что я отсюда уезжаю навсегда. Я вдруг вспомнил, как мы однажды, в октябре,
втроем - я, Роберт Тичнер и Пол Кембл - гоняли мяч перед учебным корпусом.