город за покупками. Чего мы только не выделывали!  По-моему,  это  было  у
Блумингдейла. Мы зашли в обувной отдел и сделали вид, что  ей,  сестренке,
нужна пара этих высоченных горных ботинок, знаете, которые зашнуровываются
на миллион дырочек. Моя Фиби перемерила пар двадцать, и  каждый  раз  ему,
бедняге, приходилось  зашнуровывать  ей  один  башмак  до  самого  колена.
Свинство, конечно, но Фиби просто умирала со смеха. В  конце  концов  пару
домашних туфель и попросили  прислать  на  дом.  Продавец  оказался  очень
славный. По-моему, он понимал, что мы балуемся, потому что Фиби все  время
покатывалась со смеху. Я шел по Пятой авеню без галстука, шел  и  шел  все
дальше. И вдруг со мной приключилась жуткая штука.  Каждый  раз,  когда  я
доходил до конца квартала и переходил с тротуара на  мостовую,  мне  вдруг
начинало казаться, что я  никак  не  смогу  перейти  на  ту  сторону.  Мне
казалось, что я вдруг провалюсь вниз, вниз, вниз и больше меня  так  и  не
увидят. Ох, до чего  я  перепугался,  вы  даже  вообразить  не  можете.  Я
вспотел, вся  рубаха  и  белье,  все  промокло  насквозь.  И  тут  я  стал
проделывать одну штуку. Только дойду до угла, сразу начинаю  разговаривать
с моим братом, с Алли. Я ему говорю: "Алли, не дай мне пропасть! Алли,  не
дай мне пропасть! Алли, не дай мне пропасть!  Алли,  прошу  тебя!"  А  как
только благополучно перейду на другую сторону, я ему говорю спасибо. И так
на каждом углу - все сначала. Но я не останавливался.  Кажется,  я  боялся
остановиться - по правде сказать, я плохо помню. Знаю только, что я  дошел
до самой Шестидесятой улицы, мимо зоопарка, бог знает куда. Тут я  сел  на
скамью. Я задыхался, пот с меня лил градом. Просидел  я  на  этой  скамье,
наверно, около часа. Наконец я решил, что мне надо делать. Я решил уехать.
Решил, что не вернусь больше домой и ни в какие школы не поступлю.  Решил,
что повидаюсь с сестренкой, отдам ей деньги, а потом выйду на шоссе и буду
голосовать, пока не уеду далеко на Запад.  Я  решил  -  сначала  доеду  до
Холленд-Таннел, оттуда проголосую и поеду дальше, потом опять проголосую и
опять, так чтобы через несколько дней  оказаться  далеко  на  Западе,  где
тепло и красиво и где меня никто не знает. И там я найду  себе  работу.  Я
подумал, что легко найду работу  на  какой-нибудь  заправочной  станции  у
бензоколонки, буду обслуживать проезжих. В  общем,  мне  было  все  равно,
какую работу делать, лишь бы меня никто не знал и  я  никого  не  знал.  Я
решил сделать вот что: притвориться глухонемым. Тогда не надо будет  ни  с
кем заводить ненужные глупые разговоры. Если кто-нибудь  захочет  со  мной
поговорить, ему придется писать на бумажке и показывать мне. Им это так  в
конце концов осточертеет, что я на всю жизнь избавлюсь от разговоров.  Все
будут считать, что я несчастный  глухонемой  дурачок,  и  оставит  меня  в
покое. Я буду заправлять их дурацкие машины, получать за это  жалованье  и
потом построю себе на скопленные деньги хижину и буду там  жить  до  конца
жизни. Хижина будет стоять на опушке леса - только  не  в  самой  чаще,  я
люблю, чтобы солнце светило на меня во все лопатки. Готовить  еду  я  буду
сам, а позже,  когда  мне  захочется  жениться,  я,  может  быть,  встречу
какую-нибудь красивую глухонемую девушку, и мы поженимся. Она  будет  жить
со мной в хижине, а если захочет что-нибудь сказать - пусть тоже пишет  на
бумажке. Если пойдут дети, мы их от всех спрячем.  Купим  много  книжек  и
сами выучим их читать и писать.
     Я просто загорелся, честное слово. Конечно,  глупо  было  выдумывать,
что я притворяюсь глухонемым, но  мне  все  равно  нравилось  представлять
себе, как это будет. И я твердо решил уехать на Запад.  Надо  было  только