оставив тарелки и чашки с  остывающим  кофе.  Похоже,  случилось  что-то
серьезное в местном масштабе, судя по гневу на лицах этих людей,  по  их
опущенным головам и по обрывкам фраз, которые долетали до меня:
   -  ...никакого  прогресса  в   раскрытии...   жертва   обнаружена   в
двенадцать... восемь часов спустя...
   Некоторые сердито поглядели на меня, как будто я не имел права знать,
что случилось.
   Когда официантка принесла мой заказ - тарелку чили,  -  я  спросил  у
нее:
   - Что тут случилось?
   Один  из  посетителей,  веснушчатый  парень  в  очках   без   оправы,
нахлобучил шляпу и вышел, громко хлопнув дверью.  Официантка  растерянно
поглядела ему вслед и перевела  взгляд  на  меня.  Я  заметил,  что  она
старше, чем мне показалось сначала из-за ее светлых кудряшек  и  слишком
яркой помады.
   - Вы нездешний, - сказала она.
   - Да. А что случилось?
   - А откуда вы?
   - Из Нью-Йорка. Почему это так важно?
   - Важно, приятель, - сказал кто-то  от  стойки,  и  я,  повернувшись,
увидел молодое лунообразное лицо с редкими белыми волосами и узким лбом.
Прочие как бы не вступали в разговор, но  я  видел,  как  напряглись  их
бицепсы  под   рубашками.   Мой   "приятель"   облокотился   о   стойку,
неодобрительно глядя на меня.
   Я отправил в рот ложку чили. Оно было теплым  и  мягким.  Еда  -  это
лекарство.
   - Ладно, - сказал  я,  -  важно.  Я  из  Нью-Йорка.  Если  не  хотите
говорить, что случилось, не говорите. Я сам послушаю радио.
   - Теперь извинись перед Грейс-Эллен.
   Я остолбенел:
   - За что?
   - За оскорбление.
   Я  посмотрел  на  официантку.  Она  стояла  возле  стойки,   стараясь
выглядеть оскорбленной.
   - Если я вас обидел,  извините,  -  сказал  я.  Посетители  сидели  и
смотрели на меня. Я почувствовал нарастающую злобу.
   - Убирайся отсюда, ученая задница, - сказал мой  "приятель".  -  Хотя
погоди. Фрэнк,  запиши-ка  его  номер,  -  плюгавый  человечек  послушно
метнулся к моему автомобилю. Через  окно  я  видел,  что  он  достал  из
кармана листок бумаги и что-то нацарапал на нем.
   - Этот номер мы сдадим в полицию, - сказал  "приятель".  -  А  теперь
катись.
   Я встал. Их было трое, не считая плюгавого франка. По  лицу  поползли
капли  пота.  На  Манхеттене  такой  разговор  мог  продолжаться   минут
пятнадцать и ни к чему не привести. Но в лысеющем  юноше  не  замечалось
никаких следов нью-йоркской терпимости, и я отважился еще только на одну
реплику:
   - Я только спросил, - я ненавидел его за его  деревенское  хамство  и
недоверие ко всем чужим, и ненавидел себя за то, что уступаю ему.
   Он промолчал.