Я пошел к выходу. Теперь они смотрели на меня безразлично. Один даже
примирительно шагнул в сторону, чтобы дать мне пройти.
- Он не заплатил за чили, - вернулась к жизни Грейс-Эллен.
- Заткнись, - бросил ее защитник. - Не нужны нам его чертовы деньги.
Я помедлил секунду, раздумывая, не бросить ли мне доллар на пол.
- Что бы это ни было, - сказал я, - надеюсь, это случится опять. Вы
это заслужили.
Я изо всех сил захлопнул дверь и поспешил к "фольксвагену". Голос
Грейс-Эллен взвизгнул "не хлопай дверью", но я уже отъезжал.
Милях в пяти от Плэйнвью мой мозг заполнили фантазии.
Я воображал остроумные, уничтожающие реплики и внезапные
сокрушительные удары. Я рассматривал разные варианты - от разумной
дискуссии до швыряния тарелки с чили в лицо "приятеля". Я начал так
сильно дрожать, что пришлось остановить машину. Мне необходимо было
расслабиться. Я вылез, хлопнул дверью так, что машина содрогнулась;
пошел назад и пинал заднее колесо, пока не устали ноги. Потом стал
колотить по крыше "фольксвагена", воображая перед собой лицо моего
обидчика. Выбившись из сил, я опустился в пыльную траву у обочины
дороги. Солнце жгло немилосердно. Руки ныли, и я обнаружил, что содрал с
левой руки кусок кожи. Я кое-как замотал рану носовым платком, но она
продолжала ныть, что пробудило во мне какие-то странные воспоминания.
Воспоминания о семейной жизни. Вся она протекала в хаосе и разладе, в
чем трудно обвинить только Джоан или только меня - просто у нас были
разные темпераменты. В любой возможной области возникали противоречия. Я
любил вестерны, она - французские мелодрамы; я по вечерам предпочитал
читать и слушать записи, она посещала вечеринки, где могла вволю
пикироваться с джентльменами в белых рубашках. Я по натуре моногам; она
была полигамна, из тех людей, для которых супружеская верность означала
отсутствие воображения. За время нашего брака у нее было, по моим
данным, пятеро любовников. К последнему из них (назовем его Дриббл) она
и ушла, и с ним купалась пьяная, когда утонула. Как-то, помню, нас
пригласили к этому Дрибблу на обед. Мы ели чили и пили "Альмаденское
красное" среди обычных икон (борода Че Гевары, перечеркнутая атомная
бомба) и дешевых изданий Кастанеды и Эдгара Райса Берроуза. Только во
время музыкальной части, когда Джоан танцевала с Дрибблом под музыку
"Стоунз", я понял, что они любовники. Дома я разбушевался, пожертвовав
кофейным столиком - я чувствовал себя преданным и обманутым в лучших
чувствах. Она горячо оправдывалась; потом так же горячо во всем
созналась. Я ударил ее - ошибка оптимиста. Она обозвала меня свиньей,
заявила, что я не люблю ее, что я никогда не любил никого, кроме Алисон
Грининг. Это было вторжение на заповедную территорию. Она рванула к
своему Дрибблу, а я отправился в ночную библиотеку и развлекал там
студентов клоунскими выходками. Мой шестилетний брак подошел к концу.
Именно эту последнюю сцену я вспомнил, сидя в пыли возле своей
машины. Я улыбался - то ли от стыда (мне до сих пор было стыдно, что я
тогда ее ударил), то ли от припоминания охватившего меня в тот момент
дикого чувства свободы и конца всей прошлой жизни. Это чувство пахло
свежим воздухом, чистой холодной водой.