Я пошел к выходу. Теперь они смотрели на меня безразлично. Один  даже
примирительно шагнул в сторону, чтобы дать мне пройти.
   - Он не заплатил за чили, - вернулась к жизни Грейс-Эллен.
   - Заткнись, - бросил ее защитник. - Не нужны нам его чертовы деньги.
   Я помедлил секунду, раздумывая, не бросить ли мне доллар на пол.
   - Что бы это ни было, - сказал я, - надеюсь, это случится  опять.  Вы
это заслужили.
   Я изо всех сил захлопнул дверь и  поспешил  к  "фольксвагену".  Голос
Грейс-Эллен взвизгнул "не хлопай дверью", но я уже отъезжал.
   Милях в пяти от Плэйнвью мой мозг заполнили фантазии.
   Я   воображал   остроумные,   уничтожающие   реплики   и    внезапные
сокрушительные удары. Я  рассматривал  разные  варианты  -  от  разумной
дискуссии до швыряния тарелки с чили в  лицо  "приятеля".  Я  начал  так
сильно дрожать, что пришлось  остановить  машину.  Мне  необходимо  было
расслабиться. Я вылез, хлопнул  дверью  так,  что  машина  содрогнулась;
пошел назад и пинал заднее колесо,  пока  не  устали  ноги.  Потом  стал
колотить по крыше  "фольксвагена",  воображая  перед  собой  лицо  моего
обидчика. Выбившись из сил,  я  опустился  в  пыльную  траву  у  обочины
дороги. Солнце жгло немилосердно. Руки ныли, и я обнаружил, что содрал с
левой руки кусок кожи. Я кое-как замотал рану носовым  платком,  но  она
продолжала ныть, что пробудило во мне какие-то странные воспоминания.
   Воспоминания о семейной жизни. Вся она протекала в хаосе и разладе, в
чем трудно обвинить только Джоан или только меня -  просто  у  нас  были
разные темпераменты. В любой возможной области возникали противоречия. Я
любил вестерны, она - французские мелодрамы; я  по  вечерам  предпочитал
читать и  слушать  записи,  она  посещала  вечеринки,  где  могла  вволю
пикироваться с джентльменами в белых рубашках. Я по натуре моногам;  она
была полигамна, из тех людей, для которых супружеская верность  означала
отсутствие воображения. За время  нашего  брака  у  нее  было,  по  моим
данным, пятеро любовников. К последнему из них (назовем его Дриббл)  она
и ушла, и с ним купалась  пьяная,  когда  утонула.  Как-то,  помню,  нас
пригласили к этому Дрибблу на обед. Мы ели  чили  и  пили  "Альмаденское
красное" среди обычных икон (борода  Че  Гевары,  перечеркнутая  атомная
бомба) и дешевых изданий Кастанеды и Эдгара Райса  Берроуза.  Только  во
время музыкальной части, когда Джоан танцевала  с  Дрибблом  под  музыку
"Стоунз", я понял, что они любовники. Дома я  разбушевался,  пожертвовав
кофейным столиком - я чувствовал себя преданным  и  обманутым  в  лучших
чувствах.  Она  горячо  оправдывалась;  потом  так  же  горячо  во  всем
созналась. Я ударил ее - ошибка оптимиста. Она  обозвала  меня  свиньей,
заявила, что я не люблю ее, что я никогда не любил никого, кроме  Алисон
Грининг. Это было вторжение на  заповедную  территорию.  Она  рванула  к
своему Дрибблу, а я отправился  в  ночную  библиотеку  и  развлекал  там
студентов клоунскими выходками. Мой шестилетний брак подошел к концу.
   Именно эту последнюю сцену  я  вспомнил,  сидя  в  пыли  возле  своей
машины. Я улыбался - то ли от стыда (мне до сих пор было стыдно,  что  я
тогда ее ударил), то ли от припоминания охватившего меня  в  тот  момент
дикого чувства свободы и конца всей прошлой  жизни.  Это  чувство  пахло
свежим воздухом, чистой холодной водой.