которые называются предками, и так же Как у жаб и прочей мелкой твари, у
него есть нечто, именуемое чувствами. Лев - джентльмен, он не притронет-
ся к падали. Я джентльмен, и я не могу позволить себе марать руки о  ком
грязи. Ни с места, Филипп Гогла! Если вы не трус, ни с места и ни  слова
- за нами следит стража. Ваше здоровье! - прибавил я  и  выпил  тюремное
пиво. - Вы изволите отзываться неуважительно о юной девушке,  о  девице,
которая годится вам в дочери и которая подавала милостыню мне  и  многим
из нас, нищим. Если бы император - тут я отсалютовал, - если бы мой  им-
ператор слышал вас, он сорвал бы почетный крест с вашей жирной груди.  Я
не вправе этого сделать, я не могу отнять то, что  вам  пожаловал  госу-
дарь. Но одно я вам обещаю - я обещаю вам, Гогла, что нынче ночью вы ум-
рете.
   Я всегда многое ему спускал, и он, верно, думал, что моему  долготер-
пению не будет конца, и поначалу изумился. Однако я с удовольствием  за-
метил, что кое-какие мои слова пробили даже толстую шкуру этого  грубого
животного, а кроме того, ему и вправду нельзя было отказать в храбрости,
и подраться он любил. Как бы там ни было, он очень  скоро  опомнился  и,
надо отдать ему должное, повел себя как нельзя лучше.
   - А я, черт меня побери, обещаю открыть тебе ту же дорожку! -  сказал
он и опять выпил за мое здоровье, и опять я наиучтивейшим образом  отве-
тил ему тем же.
   Слух о моем вызове облетел пленников как на крыльях, и все лица  зас-
ветились нетерпеливым ожиданием, точно у зрителей на скачках,  и,  право
же, надо прежде изведать богатую событиями жизнь солдата, а затем  томи-
тельное бездействие тюрьмы, чтобы понять и, быть  может,  даже  извинить
радость наших собратьев по несчастью. Мы с Гогла спали под одной крышей,
что сильно упрощало дело, и суд чести был, естественно, назначен из чис-
ла наших товарищей по команде. Председателем избрали старшину четвертого
драгунского полка, армейского ветерана, отменного вояку и хорошего чело-
века. Он отнесся к своим обязанностям весьма  серьезно,  побывал  у  нас
обоих и доложил наши ответы суду. Я твердо стоял на своем.  Я  рассказал
ему, что молодая девица, о которой говорил Гогла, несколько раз облегча-
ла мою участь подаянием. Я напомнил ему, что мы вынуждены милостыни ради
торговать безделицами собственного изготовления, а ведь солдаты  империи
вовсе к этому не приучены. Всем нам случалось видеть  подонков,  которые
клянчат у прохожего медный грош, а стоит подавшему милостыню пройти  ми-
мо, - осыпают его площадной бранью.
   - Но я уверен, что никто из нас не падет так низко, - сказал я. - Как
француз и солдат, я признателен этому юному созданию, и мой долг - защи-
тить ее доброе имя и поддержать честь нашей армии. Вы старше меня и воз-
растом и чином, скажите же мне, разве я не прав?
   Старшина - спокойный немолодой человек - легонько  похлопал  меня  по
спине. "C'est bien, mon enfant [6]", - сказал он и вернулся к судьям.
   Гогла оказался не более сговорчив, нежели я. "Не терплю  извинений  и
тех, кто извиняется, тоже", - только и сказал он в ответ. Так что теперь
оставалось лишь озаботиться устройством нашего поединка. Что до места  и
времени, выбора у нас не было:  наш  спор  предстояло  разрешить  ночью,
впотьмах, под нашим же навесом, после поверки.  А  вот  с  оружием  было
сложнее. У нас имелось немало всяких инструментов, при помощи которых мы
мастерили наши безделушки, но ни один не годился для поединка меж  циви-