насмерть столько добросердечных братьев-людей?
     Когда человек живет со всеми в  мире,  насколько  тогда  тяжелейший  из
металлов легче перышка в его руке! Он достает кошелек и, держа его  беспечно
и небрежно, озирается кругом, точно отыскивая, с кем  бы  им  поделиться.  -
Поступая так, я чувствовал, что в теле моем расширяется каждый сосуд  -  все
артерии бьются в радостном согласии, а жизнедеятельная сила  выполняет  свою
работу с таким малым трением, что это смутило бы  самую  сведущую  в  физике
precieuse {Жеманница (франц.).} во Франции: при всем своем материализме  она
едва ли назвала бы меня машиной -
     - Я уверен, - сказал я себе, - что опроверг бы ее убеждения.
     Появление этой мысли тотчас же вознесло естество мое на предельную  для
него высоту - если я только что примирился с внешним миром, то теперь пришел
к согласию с самим собой -
     - Будь я французским королем, - воскликнул я, - какая подходящая минута
для сироты попросить у меня чемодан своего отца!

        ^TМОНАХ^U

        ^TКАЛЕ^U

     Едва произнес я эти слова, как ко мне  в  комнату  вошел  бедный  монах
ордена святого Франциска с просьбой пожертвовать на его монастырь. Никому из
нас не хочется обращать свои добродетели в игрушку случая - щедры ли мы, как
другие бывают могущественны, - sed non quo ad hanc {Но  не  в  применении  к
данному случаю (лат.).} -  или  как  бы  там  ни  было,  -  ведь  нет  точно
установленных правил приливов или отливов в нашем расположении духа; почем я
знаю, может быть, они зависят от  тех  же  причин,  что  влияют  на  морские
приливы и отливы, - для нас часто не было бы ничего зазорного, если бы  дело
обстояло таким образом; по крайней мере, что касается  меня  самого,  то  во
многих случаях мне было бы гораздо приятнее, если бы обо мне говорили, будто
"я действовал под влиянием луны, в чем нет ни греха, ни срама", чем если  бы
поступки мои почитались исключительно моим собственным делом,  когда  в  них
заключено столько и срама и греха.
     - Но как бы там ни было, взглянув на монаха, я твердо решил  не  давать
ему ни одного су; поэтому я опустил кошелек в карман -  застегнул  карман  -
приосанился  и  с  важным  видом  подошел  к  монаху;  боюсь,  было   что-то
отталкивающее в моем взгляде: до сих пор образ этого человека стоит  у  меня
перед глазами, в нем, я думаю, было нечто, заслуживавшее лучшего обращения.
     Судя по остаткам его тонзуры, - от нее уцелело  лишь  несколько  редких
седых волос на висках, - монаху было лет  семьдесят,  -  но  по  глазам,  по
горевшему в них огню, который приглушался, скорее, учтивостью,  чем  годами,
ему нельзя было дать больше  шестидесяти.  -  Истина,  надо  думать,  лежала
посредине. - Ему, вероятно, было шестьдесят  пять;  с  этим  согласовался  и
общий  вид  его  лица,  хотя,   по-видимому,   что-то   положило   на   него
преждевременные морщины.
     Передо мной была одна из  тех  голов,  какие  часто  можно  увидеть  на
картинах Гвидо, - нежная, бледная - проникновенная,  чуждая  плоских  мыслей
откормленного самодовольного невежества,  которое  смотрит  сверху  вниз  на
землю, - она смотрела вперед, но так, точно взор ее был устремлен  на  нечто
потустороннее. Каким образом досталась она монаху его ордена, ведает  только