просто сказано? Простота и ясность - признак гения. Гений умеет облечь самую
глубокую, самую топкую, почти неуловимую мысль в простую и ясную форму...
     Но вдруг она остановилась и пристально взглянула на Зину.
     - Ты меня не слышишь! Ты читала и сама не знаешь, что такое прочла, - я
вижу это но твоим глазам. Или я ошибаюсь?
     Зина готова была расплакаться.
     - Нет, ваше величество, вы не ошибаетесь, - прошептала она, - я...
     Она не могла докончить фразу, в  груди  ее  как  бы  поднялось  что-то,
сдавило ей горло и наконец писалось неудержимым, громким рыданием.
     Екатерина повернулась в кресле, потом встала с него и подошла  к  Зине.
Она обняла ее.
     - Дитя, ты еще не совсем здорова, - сказала она,  -  успокойся.  Это  я
виновата, твой свежий и цветущий вид обманул меня.
     Говоря так, она уже отлично понимала, что успокоить  Зину  можно  одним
только способом - дать ей выплакаться и затем заставить  ее  высказать  все,
что у нее на душе. Теперь незачем ее даже ни о  чем  спрашивать,  надо  быть
только ласковой с нею - и она сама все скажет. В этом  расчете  Екатерина  и
устроила чтение, и теперь, глядя  на  рыдавшую  Зину,  она  видела  верность
своего расчета. Все, что Зина пережила и узнала, давило ее  невыносимо.  Под
этой тяжестью она не могла жить и не умела сама разобраться в себе, не умела
ответить себе на самые важные вопросы. Был один только человек, который  мог
бы помочь ей в этом, - это добрый священник, находившийся тогда рядом с  нею
у гроба графини и сказавший ей слова, навеки в ней запечатлевшиеся. Но этого
доброго священника нет, и она не знает, где искать его, не знает,  когда  он
придет к ней, а, кроме него, единственное существо, под защиту которого  она
должна прибегнуть, которому она может открыть слою душу, - это царица.
     В годы Зины, в хаосе мучительных ощущений, нахлынувших с  такою  силою,
одиночество невозможно - от такого одиночества можно сойти  с  ума.  И  вот,
инстинктивное чувство самосохранения заставляет  Зину  довериться  царице  и
рассказать ей, как на духу, все. Екатерине стоило одним словом ободрить  ее,
и, конечно, сна сказала это ободрительное слово.
     - Успокойся, - произнесла она, ласково и в то же время властно глядя  в
глаза Зины, - успокойся и  расскажи  мне  все,  что  с  тобой  было  за  это
последнее время.  Открой  мне,  что  было  общего  между  тобой  и  графиней
Зонненфельд. Почему она очутилась у тебя и у тебя умерла? Я знаю,  как  тебе
все это тяжело, как тебе, может быть, трудно говорить  об  этом,  но  уверяю
тебя, дитя мое, что раз ты мне скажешь откровенно - тебе  станет  легче.  Не
смущайся ничем, а главное - но скрывай ничего. Ты сама должна понимать,  что
никто не даст тебе лучшего совета, как я, что только мне и можешь ты открыть
свою душу, как матери, - ведь я для тебя заменяю мать.
     Вся душа Зины так и кинулась навстречу словам этим; Она припала головою
к руке царицы и, покрывая эту руку  поцелуями  и  моча  ее  своими  слезами,
начала исповедь. Да, это была настоящая исповедь! Зина ничего не скрыла, она
передала царице не только всю сцену свидания своего с  обезумевшей  от  горя
графиней Зонненфельд, но и все свои собственные  ощущения:  свою  встречу  с
таинственным и ужасным человеком во время праздника  в  Смольном  монастыре,
действие  на  нее  его  непостижимого  взгляда,  от  которого  она  потеряла
сознание, тогда, на эстраде, во время исполнения роли весталки.
     Императрица внимательно и все с возраставшим изумлением ее слушала. Она
видела, что на рассказ Зины можно положиться, что перед нею совсем  раскрыта