лужах, густо  парила  теплая  земля,  а  вверху,  в  прозрачной  голубизне
стремительно истаивали задержавшиеся над морем фиолетовые облака.
     Караван  шел  степью  между  холмами,  мимо  курганов,  по  солонцам,
разбрызгивая лужи сверкающей стоячей  воды,  и  всадники,  беспечные,  как
дети, веселясь, склонялись с седел, ловили серебристо мелькнувшие монетки.
Но стоило монетке упасть на подставленную ладонь, гасло  сияние,  тускнело
серебро и воин с тайным сожалением вытирал о штаны  мокрую  руку.  Счастье
призрачно, подобно радуге в капле.
     Легко была предана забвению встреча с хазарами, ибо душе воина нельзя
обременять себя напряжением прошлого,  которое  может  перерасти  в  страх
перед будущим.
     Четвертый день караван шел из Семендера на юг, к Дербенту.  Четвертый
день всадники, покачиваясь в седлах, видели слева опаловую равнину моря, а
справа, не  далее  чем  в  фарсахе  [фарсах  -  мера  длины  (около  шести
километров)]  -  серые  крутые  увалы   предгорий,   бесконечной   чередой
тянувшиеся вдоль  дороги.  А  за  увалами  поднимались  горы  с  синеющими
ущельями, зеленеющими лесами, и над  самыми  дальними  из  них  голубовато
искрились снежные шапки вершин.
     Чем дальше уходил караван на юг, тем пышнее цвела степь, тем обильнее
и сочнее поднималась в низинах свежая  трава.  Нередко  прогретые  солнцем
курганы были густо усыпаны алыми маками, и  склоны  их  казались  облитыми
кровью, часто степь от моря и до гор золотилась цветущими одуванчиками,  а
встречающиеся солончаки застилала сизая дымка  молодой  полыни,  и  теплый
ветер доносил горьковато-пряный запах ее, столь сладостный  для  степняка.
Случалось, неподалеку, в струящемся  мареве,  с  треском  и  шумом,  пугая
коней,  взлетали  из  травы  крупные  черноголовые  фазаны,  а   в   сухой
прошлогодней траве мелькало рыжее гибкое тело хорька. В поднебесье  парили
коршуны, а утром от гор стремительно приблизился  громадный  черный  гриф,
закружился над караваном, вытягивая длинную, словно выщипанную шею, и тень
от его широких крыльев покрывала сразу несколько всадников.  Воины  охраны
встревоженно подняли головы: гриф  -  предвестник  беды.  В  ловких  руках
одного из воинов появился лук, но пока седок вытаскивал из колчана стрелу,
зоркая птица плавными кругами поднялась в синеву и унеслась к горам.
     Ближе к полудню на холме возле предгорий появились три  всадника.  Не
приближаясь, они проводили взглядами караван и исчезли также внезапно, как
и появились. И тогда,  словно  повеселев,  зазвенел  колоколец,  оживилась
охрана,   а   приземистый   вожатый   сказал   ехавшему   рядом   с    ним
монаху-христианину:
     - Албанская застава...  Дербент  близко!  -  и,  облегченно  протяжно
зевнув, покосился на спутника.
     За все время пути никто из албан так и не увидел лица  монаха,  а  на
привалах  молчаливые,  словно  немые,  спутники   христианина   расстилали
отдельно для него толстую войлочную подстилку, и пищу он ел  из  отдельной
сумки. С  почтительным  любопытством  посматривали  на  христианина  воины
охраны. Непонятно, чем он смог укротить буйных разбойников-хазар?  Неужели
у него есть тайный знак, которым, по слухам, каган одаривает самых  нужных
людей? Говорят, что на таинственном знаке  -  золотой  пластине  -  выбито
изображение самого Турксанфа и написано: "Как если бы  я  сам".  Иметь  бы
такую пластину!
     Кони шли бодро, изредка наклоняя гривастые шеи, окуная на ходу  морды