приключений, благодаря чему я в конце концов привык к  напастям  и  набрался
храбрости для  предприятий,  отнюдь  не  соответствовавших  моему  возрасту.
Частенько меня подвергали порке за преступления, мною не совершенные, потому
что в  деревне  я  почитался  бродяжкой  и  мне  приписывали  любой  озорной
поступок, если виновник его оставался неизвестным. Меня обвиняли в похищении
плодов из сада, куда я даже не  заглядывал,  в  убийстве  кошек,  которых  я
пальцем не трогал, в краже имбирных пряников, хотя я к ним не прикасался,  и
в оскорблении старух, хотя я их в  глаза  не  видел.  Мало  того,  у  одного
заики-плотника хватило красноречия убедить учителя, будто я выстрелил в  его
окно из пистолета, заряженного дробью, хотя моя квартирная хозяйка и все  ее
семейство засвидетельствовали, что я крепко спал в своей  постели  в  момент
совершения этого преступления. Однажды меня высекли за то,  что  я  едва  не
погиб, когда затонул паром, на котором я находился; в другой раз - за ушибы,
причиненные лошадью и повозкой, переехавшей меня; в третий раз - за то,  что
меня укусила собака пекаря.
     Короче говоря, являлся ли я виновником или жертвой,  меры  исправления,
применяемые ко мне этим  придирчивым  педагогом,  и  его  отношение  ко  мне
оставались неизменными. Мое негодование, отнюдь не сломленное таким зверским
обращением, восторжествовало над тем раболепным страхом, какой до  сей  поры
принуждал меня к послушанию, и, подрастая и набираясь знаний,  я  все  яснее
понимал несправедливость и жестокость его поведения.  Благодаря  незаурядным
способностям, а также советам и указаниям помощника учителя, бывшего  слугой
моего отца  во  время  его  путешествий,  я  сделал  значительные  успехи  в
классических науках, в письме и арифметике, и мне  не  было  еще  двенадцати
лет, когда все признали меня лучшим учеником в школе. Такая репутация, равно
как и отважный дух и крепкое  сложение,  подчинившие  мне  почти  всех  моих
сверстников, возымели такое влияние на них, что я  стал  обдумывать  заговор
против моего преследователя и обрел надежду в ближайшее  время  бросить  ему
вызов. Возглавляя отряд из тридцати мальчишек, - большинство было моих  лет,
- я решил подвергнуть испытанию их мужество,  чтобы  узнать,  в  какой  мере
можно  на  них  положиться,  прежде  чем  я  приступлю  к  исполнению  моего
грандиозного плана. С этой целью мы  атаковали  группу  дюжих  подмастерьев,
которые завладели частью площадки, отведенной нам для наших  развлечений,  и
теперь играли здесь в кегли; но я с огорчением увидел, что  мои  приверженцы
были мгновенно разбиты наголову, причем  одному  из  них  во  время  бегства
кто-то из противников сломал ногу кеглей, брошенной нам вслед. Это поражение
не удержало нас в дальнейшем от частых столкновений, когда мы издали швыряли
в них камнями, и я получил немало ран, от которых и по  сие  время  остались
шрамы. Для наших врагов эти стычки были такой помехой и так  их  злили,  что
они в конце концов отказались от  своей  победы  и  предоставили  нам  мирно
пользоваться нашим участком. Слишком  долго  было  бы  перечислять  подвиги,
совершенные членами нашего союза, приводившего в ужас всю деревню,  а  когда
противоречивые интересы вызывали раскол, одна из сторон обычно призывала  на
помощь Родрика Рэндома (так звали меня), чтобы уравновесить силы и держать в
страхе противную сторону.
     Тем временем  я  пользовался  каждым  свободным  от  занятий  днем  для
посещения моего деда, к которому редко  получал  доступ,  ибо  его  окружали
плотной стеной его многочисленные внучки, хотя  и  вечно  ссорившиеся  между
собой, но неизменно объединявшиеся против меня, как против общего врага. Его
наследник, примерно лет восемнадцати, интересовался только охотой на  лисиц,