Горького сообщили, что в Волго-Вятском издательстве рассыпали набор
"Брестской крепости", а отпечатанный тираж пустили под нож - всякое
упоминание о якобы провинившемся С. Матевосяне требовали из книги убрать.
Как это случается еще и по сей день, тогда, в годы "расцвета застоя", дала о
себе знать дикая нелепость сталинизма - от навета, каким бы чудовищным и
незаконным он ни был, человеку не отмыться. Мало того, под сомнение
ставилась вся его жизнь до и после случившегося. И никакие свидетельства
очевидцев, однополчан, товарищей по работе в счет не брались - работа шла по
накатанным рельсам тенденциозного подбора "фактов" и фактиков, хоть каким-то
образом могущих доказать недоказуемое.
Шестнадцать лет обивал этот глубоко пожилой человек, ко всему еще и
инвалид войны, пороги различных инстанций в упорной надежде добиться
справедливости шестнадцать лет книга, удостоенная высшей литературной
премии нашей страны, пролежала под спудом ведомственного запрета. И до
последнего времени невозможно было достучаться до чиновников, объяснить им,
что композиция и строй литературного произведения не поддаются
административному окрику и попросту разваливаются.
В эпоху брежневского безвременья все попытки оживить книгу
наталкивались на непробиваемый "слоеный пирог" всевозможных властей. Сначала
на верхних этажах шли сладкие заверения в необходимости переиздать, вернуть
"Брестскую крепость" в круг литературы. Затем средний "слой" - пожестче и с
горчинкой - покусывал книгу: речь шла уже не только об "изъятии" С.
Матевосяна, но и Петра Клыпы, и Александра Филя пока, наконец, дело не
упиралось в абсолютно непробиваемую стену, точнее, в вату, где бесшумно
гасились все усилия. А письма наши, очередные просьбы о встречах - как
камушки в воду, впрочем, даже и кругов не было... И уже потянулись сведения
о том, что где-то какой-то официальный лектор публично заявил, что "герои
Смирнова - липовые", и тому подобные прелести.
К счастью, времена меняются - "Брестская крепость" возвращается к
читателям. Возвращается, чтобы еще раз поведать людям о том, как удивителен
Человек, каких высоких нравственных образцов способен достичь его дух...
И все же, прошедшие годы запрета не идут из памяти, и когда я с тупой
болью думаю об этой горестной истории, мне вдруг открывается странная черта
отцовской судьбы - после смерти он как бы повторяет дорогу возвращенных им к
жизни людей, обреченный испытать ее неровности собственной душой,
заключенной в книге "Брестская крепость". Знать бы ему все это тогда, в
пятидесятых...
Но нет!.. Не нужно было это печальное предвидение тогда, на исходе
пятидесятых. Тогда его живой труд, зримо воплощенный в этих рано постаревших
людях, гордо шагал по московским улицам. Наши соседи уже не опасались за
сохранность своих квартир, а радостно улыбались, завидев кого-нибудь из них
- теперь их знали в лицо. Прохожие узнавали в толпе, жали руки, вежливо и
уважительно похлопывали по плечам. Бывало, и я шел с ними, в отблеске
всенародного признания, по случаю перепадавшем и мне, поскольку был
по-детски тщеславен. Для меня-то все они были никакими не знаменитыми
героями, а близкими друзьями, почти что родственниками, запросто ночевавшими
на моем диване. А это, согласитесь, греет душу.
Но отец!.. Отец прямо-таки упивался происходившим. Это было дело его
рук, ощутимый результат его энергии, которая гнала его за тысячи километров
в глухие медвежьи углы, сталкивала с непробиваемым бездушием царившей