Горького  сообщили,  что  в  Волго-Вятском  издательстве   рассыпали   набор
"Брестской  крепости",  а  отпечатанный  тираж  пустили  под  нож  -  всякое
упоминание о якобы провинившемся С. Матевосяне требовали  из  книги  убрать.
Как это случается еще и по сей день, тогда, в годы "расцвета застоя", дала о
себе знать дикая нелепость сталинизма - от навета,  каким  бы  чудовищным  и
незаконным он  ни  был,  человеку  не  отмыться.  Мало  того,  под  сомнение
ставилась вся его жизнь до и после  случившегося.  И  никакие  свидетельства
очевидцев, однополчан, товарищей по работе в счет не брались - работа шла по
накатанным рельсам тенденциозного подбора "фактов" и фактиков, хоть каким-то
образом могущих доказать недоказуемое.
 Шестнадцать лет обивал этот глубоко пожилой человек,  ко  всему  еще  и
инвалид  войны,  пороги  различных  инстанций  в  упорной  надежде  добиться
справедливости  шестнадцать  лет  книга,  удостоенная  высшей  литературной
премии нашей страны, пролежала  под  спудом  ведомственного  запрета.  И  до
последнего времени невозможно было достучаться до чиновников, объяснить  им,
что   композиция   и   строй   литературного   произведения   не   поддаются
административному окрику и попросту разваливаются.
 В  эпоху   брежневского   безвременья   все   попытки   оживить   книгу
наталкивались на непробиваемый "слоеный пирог" всевозможных властей. Сначала
на верхних этажах шли сладкие заверения в необходимости переиздать,  вернуть
"Брестскую крепость" в круг литературы. Затем средний "слой" - пожестче и  с
горчинкой - покусывал  книгу:  речь  шла  уже  не  только  об  "изъятии"  С.
Матевосяна, но и Петра Клыпы, и Александра  Филя  пока,  наконец,  дело  не
упиралось в абсолютно непробиваемую стену,  точнее,  в  вату,  где  бесшумно
гасились все усилия. А письма наши,  очередные  просьбы  о  встречах  -  как
камушки в воду, впрочем, даже и кругов не было... И уже потянулись  сведения
о том, что где-то какой-то официальный лектор публично  заявил,  что  "герои
Смирнова - липовые", и тому подобные прелести.
 К счастью, времена  меняются  -  "Брестская  крепость"  возвращается  к
читателям. Возвращается, чтобы еще раз поведать людям о том, как  удивителен
Человек, каких высоких нравственных образцов способен достичь его дух...
 И все же, прошедшие годы запрета не идут из памяти, и когда я  с  тупой
болью думаю об этой горестной истории, мне вдруг открывается странная  черта
отцовской судьбы - после смерти он как бы повторяет дорогу возвращенных им к
жизни  людей,  обреченный  испытать   ее   неровности   собственной   душой,
заключенной в книге "Брестская крепость". Знать бы  ему  все  это  тогда,  в
пятидесятых...
 Но нет!.. Не нужно было это  печальное  предвидение  тогда,  на  исходе
пятидесятых. Тогда его живой труд, зримо воплощенный в этих рано постаревших
людях, гордо шагал по московским улицам. Наши соседи  уже  не  опасались  за
сохранность своих квартир, а радостно улыбались, завидев кого-нибудь из  них
- теперь их знали в лицо. Прохожие узнавали в толпе, жали  руки,  вежливо  и
уважительно похлопывали по плечам. Бывало,  и  я  шел  с  ними,  в  отблеске
всенародного  признания,  по  случаю  перепадавшем  и  мне,  поскольку   был
по-детски тщеславен. Для  меня-то  все  они  были  никакими  не  знаменитыми
героями, а близкими друзьями, почти что родственниками, запросто ночевавшими
на моем диване. А это, согласитесь, греет душу.
 Но отец!.. Отец прямо-таки упивался происходившим. Это  было  дело  его
рук, ощутимый результат его энергии, которая гнала его за тысячи  километров
в глухие  медвежьи  углы,  сталкивала  с  непробиваемым  бездушием  царившей