наверное, и моргать не умеет. А если и покраснеет раз в два года - только по
причине  самовосхищения.  Молодец,  умница,  Женька!  Будь  другом,  Женька,
помоги... И он, представьте, помог. Надо выходить из вагона, а  люди  стоят,
мешают... Как бы вел себя тут Супонев,  а?  А  вот  как!  И,  весело  задрав
голову,  супоневски  улыбнувшись  людям,  я   Женькиным   жестом   отодвинул
препятствие, супоневским тенорком вякнул: "Вы не выходите?  Разрешите  тогда
мне", - Женькиным манером прорвался на платформу и даже неслыханно  надерзил
собственному воспитанию: вагонно-миловидной девушке на ходу пожал приветливо
локоток, бухнув ей в почти родимые очи: "Добрый день!" И  вмиг  расстался  с
этой своей супоневидностью, сбежал от стыда, смешался с толпой. Я втянулся в
игру.  Я  всюду  подставлял  под  "удары  жизни"  спасительную,   вертлявую,
прекрасную  спину  Евгения  Супонева.  Два  месяца  каникул  сплошь   усеяны
Женькиными веснушками... Откуда-то вырвалась на волю невиданная  энергия.  Я
играл в волейбол, как никогда, был подвижен и остроумен, как никогда, прочел
бездну книг, исполнил весь долг второкурсника по всем  предметам  и  даже  с
опозданием  на  целую  юность...  выучился  плавать  в  Москве-реке.  Скучно
перечислять все эти будничные достижения, но важно отметить, что для  личной
биографии "игра в Женьку" принесла нешуточную пользу: энергетический взрыв у
"парникового" городского отрока.
   Я ни с кем не поделился своей бедой, мне вполне  было  достаточно  самого
себя, то есть человека,  с  кем  проходила  моя  война.  К  исходу  августа,
неудачник  и  вольнослушатель,  я  был  так   занят   делами,   что   вопрос
надвигающейся тревоги отодвинулся как бы на Камчатку.  Вот  главные  заботы:
дочитать Гюго и Драйзера, описать в дневнике мысли по их поводу,  отработать
удар по мячу над сеткой способом "крюка", не влюбиться по уши в  недоступную
девушку Наташу и доиграть в лесу - один на один... Мартина  Идена.  В  Джеке
Лондоне  собралось  множество  ответов  на  собственные  вопросы  бытия.   Я
обработал лесную березовую "трость", придумал  Идену  тембр  голоса,  манеру
глядеть исподлобья, симпатичное прихрамывание и, не  расставаясь  с  книгой,
двигался по тропинкам смешанного леса,  имея  перед  собой  всех  персонажей
книги, которых шумно убеждал, опровергал и повергал в смятение.
   В сентябре Театральное училище им. Щукина впустило студентов в  очередное
плавание. Не задержусь на особенностях моей встречи  с  курсом,  потороплюсь
описать событие. Товарищи мои были веселы и беззаботны,  руководитель  курса
серьезен и недоступен. Меня, разумеется, не замечал. И вот первое занятие по
предмету  "мастерство  актера".  Светлая  аудитория.  Вдоль  стен   и   окон
расположились на стульях товарищи. Во главе этой буквы "П" - Этуш,  "патрон"
(как сказал бы Мартин Иден). Занятие проходит живо, "дети" делятся с "папой"
летними происшествиями. Шутки, хохот. Меня здесь как  будто  нет.  Но  когда
педагог задает тему и  задания  на  послезавтра  -  я  весь  внимание.  Тема
называется "Наблюдения".  Класс  разбит  на  "пятерки".  Моя  группа  должна
наблюдать за людьми, которые пишут. Ничего не сочиняя, ничего не  изображая,
выбрав двух-трех интересных типов,  проследить  их  манеру  писать  (письма,
заявления - что угодно) и показать на  следующем  занятии  как  можно  более
точно. Я, помню, обрадовался конкретности дела, вмиг пропало вязкое  чувство
чужого праздника. Конечно, кто-то заявил, что  это,  мол,  детское  задание;
Женя Супонев вызвался тут же показать пару десятков  (или  сотен?)  подобных
типов, но Этуш предупредил, что в этих вещах обман очевиден, сцена не терпит
вранья и т. д.
   Конечно, для полноправных студентов  полениться,  продлевая  каникулы,  -