своего собеседника и увидев, что тот совершенно растерян, спросил:
- Вы, сударь, священник?
Мистер Уокер ответил утвердительно.
- Судя по вашей речи, вы с севера?
- Вы правы, друг мой, - отозвался священник.
- Разрешите спросить, не приходилось ли вам слышать о месте,
прозываемом Даннотер?
- Мне полагалось бы кое-что знать о нем, друг мой, - сказал мистер
Уокер, - я много лет был священником этого прихода.
- Рад это слышать, - оживился дамфризширец, - потому что один из моих
близких родичей лежит там на кладбище, и на его могиле как будто есть
памятник. Дорого я дал бы за то, чтобы узнать, цел ли еще этот памятник.
- Ваш родственник был, наверно, из тех, кто погиб в замке, в "Темнице
вигов"; кроме них, на нашем кладбище покоится очень мало южан, и ни у кого
из этих южан, насколько я знаю, нет могильного памятника.
- Именно, именно, - сказал камеронец (старый фермер принадлежал к этой
секте). Он отложил лопатку, надел куртку и со всей искренностью предложил
проводить священника, даже если его дневной урок и останется недоделанным.
Мистер Уокер, по его словам, сторицею вознаградил его за этот урон,
прочитав ему эпитафию, которую знал наизусть. Старик был в восторге,
услышав имя своего деда или прадеда среди имен братьев-страдальцев, и,
выведя мистера Уокера на сухую и безопасную дорогу, отказался от
вознаграждения, лишь попросив дать ему копию с эпитафии.
Слушая этот рассказ и осматривая упомянутый памятник, я впервые увидел
Кладбищенского Старика; занятый своим обычным трудом, он очищал от
наросшего мха и подправлял орнаменты и эпитафии на могильных плитах. Его
наружность и одежда были точно такими, как они описаны в предлагаемом
романе. Мне захотелось поближе узнать эту необыкновенную личность, и я
рассчитывал, что смогу это сделать, так как Кладбищенский Старик
остановился в доме гостеприимного веротерпимого пастора. Но хотя мистер
Уокер и пригласил его выпить с нами после обеда стопочку водки, к которой,
как поговаривали, старик не испытывал особого отвращения, все же он не
пожелал говорить со всею откровенностью о своем неизменном занятии. Он был
в дурном настроении, и, по его словам, ему было в тягость поддерживать с
нами беседу.
Он был глубоко возмущен, услышав в одной из церквей в Эбердине
камертон-дудку или что-то в этом роде, с помощью которого регент управлял
пением псалмов: для Кладбищенского Старика это было величайшим кощунством.
Возможно, он к тому же стеснялся нашего общества; может быть, он также
испытывал подозрение, что вопросы пастора из Северной Шотландии и молодого
судебного стряпчего вызваны скорее пустым любопытством, чем действительной
заинтересованностью в деле его жизни. Во всяком случае, пользуясь
выражением Джона Беньяна, Кладбищенский Старик прошел своей дорогой, и я
никогда больше его не видел.
Примечательный облик и род занятий этого вечного странника напомнил
мне своим рассказом о нем мой добрый друг, мистер Джозеф Трен, акцизный
контролер в Дамфризе, которому я обязан множеством самых разнообразных
сведений подобного рода. От него я узнал и об обстоятельствах смерти этого
необыкновенного человека, а также кое-какие подробности, нашедшие себе
место в романе. Он же сообщил мне о том, что род Кладбищенского Старика