вспыхнуло что-то -- большие, серые, с умным спокойным вниманием оглядели они
толпу, задержались на нем, Агафий Кра-тисфене, на  патрициях. А  может быть,
не  было  этого.  Наверное, каждому  на площади  казалось,  что  глаза  мага
остановились на нем.
     Неожиданно  впереди,  под  самой  мордой  своего  коня,  увидел сенатор
лежавшего лицом кверху перса. Солнце тускло отражалось  в его  глазах. А маг
уже  шел  к нему быстрым легким шагом. Подойдя,  присел, положил  ладонь  на
глаза мертвому. Не было самоосквернения хуже этого по законам Мазды. Площадь
молчала.
     Подержав  руку  на лице  мертвеца, маг встал и возвратился  к храму. Он
поднялся по ступеням, стремительно повернулся. Снова  вспыхнули глаза,  и он
быстро заговорил о темных силах зла, которые довели до жестокой смерти этого
человека. Они оживают, мрачные чудовища, во лжи, ненависти и  разрушении. Но
самые отвратительные из них -- жадность и  своекорыстие. Как в сите, которым
отделяет мельник светлые  зерна  хлеба  от горьких  черных плевел, смешались
сейчас в мире тьма со светом, зло с добром... \
     14


     Это  было что-то  вроде  манихейства  --  старой бестолковой  ереси,  с
которой когда-то покончили в империи. Да и в Эране огнепоклонники изгнали ее
из государства, а самого ересиарха не то сожгли, не то четвертовали. Но нет,
те скорей блаженные: до сих пор манихеи в таврских лесах живут  без женщин и
не едят мяса. Есть даже такие, что не срезают себе сами растений в пищу...
     Маг резко  выбросил  вперед руку, указывая на мертвого.  Кто  съел хлеб
этого человека? Кто забрал у него природой определенную женщину?
     Уж не зардуштакан  ли это? Омерзительное учение,  которое отдает женщин
во всеобщее пользование. Старый Рим заразился им отсюда, с Востока. Писано у
отцов  церкви, как совокуплялись на  улицах  подобно  вавилонским блудницам,
спали все под одним одеялом. Рухнул Рим, как Вавилон!..
     В быстрой речи мага  был легкий дефект, присущий  северным  персам.  Он
скрадывал звонкое рыканье языка пехлеви. Но голос его  был звучный, сильный,
освобождающий  от  сомнений.  Ровными кольцами укладывалась  цепь  страстной
варварской логики... Разве  принадлежат кому-нибудь огонь,  вода,  земля, из
которых составлен мир? Справедливо  ли,  чтобы один имел больше другого? Зло
случайно. Оно исчезнет, когда все на земле будет распределено поровну!..
     Яркие  серые  глаза  притягивали. С трудом отвел сенатор  взгляд.  Люди
стояли  безмолвно,  подавшись  вперед,  лица их  осмыслились. В  белой толпе
желтели армянские одежды, провалами выделялись черные иудейские плащи. Рядом
терлось о стремя потное коричневое плечо с набухшим тавром. Раб тоже слушал,
приоткрыв рот с коричневыми зубами!..
     Сенатор дернул повод. Толпа выпустила их, не заметив. Азаты снова ехали
с ничего не выражающими лицами.
     -- О-о-о Маздак!..
     Звук теперь доносился откуда-то с неба, и  казалось,  что стонут пустые
улицы,  деревья, вода  в каналах.  Да,  упование, неистовая  надежда  были в
нем...
     По дороге  к дасткарту  сенатор свернул в сторону видневшегося селения.
Кривая  улица  поросла  верблюжьей колючкой.  Заборы  местами  рухнули,  и в
проломах виднелись пустые дворы. На жердях верхних этажей сидели совы. Персы