тораста лет назад при Шапуре или гонения при вазирге Михр-Нарсе?
     Неспокойны истинно  верующие  христиане  здесь,  в  городе, на границе.
Много  может пообещать им  коварно-душный  в  своем  благочестии  Анастасий,
который, как знают все, станет  новым кесарем.  Забудут они кровь и пожарища
Эдессы,  отдадутся  под  десницу  Константинополя.  А  тогда  война будет за
Нисибин.  И  одинаково,  кто  втопчет  нас  в  прах:  слоны  царя  царей или
македонская конница кесаря. Меж львом рыкающим  и клыкастым тигром мы здесь.
Война десятерицею  проходится по сиротам и гонимым.  Больше других  им нужен
мир.
     Пусть же братья наши в Ктесифоне найдут путь к сердцу царя царей, чтобы
не наложил он сейчас двойной сбор на христиан границы. Ибо не даст ему новый
кесарь  положенного  золота,  и захочется стричь царю  царей  уже стриженных
овец. Как  чистейшая Эсфирь  в  древности  просветлила ум  владыки персов  и
спасла народ  божий  от наговоров  и  казней,  так действуйте и вы.  И пусть
сгладятся все  споры  и  обиды  между  нами.  Кому,  как  не  гонимым,  быть
братьями..."
     Темно  уже было за  окнами. Лампад  не зажигали. Епископ сидел на своем
табурете, скорчившись и закрыв глаза. Все белее становилась его борода.
     "...Я написал тебе это  письмо, мой брат и господин,  в весеннем месяце
нисан, в  год 491 от рождения Спасителя, в год  803 царства Александра, сына
Филиппа Македонского, в год 4 Кавада, царя персов..."
     Ночь и день потом смешались в неестественный, без  конца и начала  сон.
Не помнит, ехал он на осле или шел пешком в черных улицах. Сторож Матвей вел
у ворот тихий ночной разговор со старым Хильдемундом...
     Из-за Тыквы  получилось все.  Авраам  ткнулся  в свою  дверь, но она не
подавалась.  Шевеление и разговор были за ней. Потом  рука Тыквы втащила его
внутрь. Рабыня Пула сидела на лежанке, и хитон был распоясан на ней...
     Лампада горела в углу. Тыква  взял кувшин с табурета и налил ему полную
кварту.  Пула  захохотала,  и  Авраам  тогда  выпил  всю  кварту. Сладким  и
прохладным было  то,  что  он пил,  только  заколотилось  сердце. С  испугом
подумал  Авраам, что это  --  вино.  Рабыня  протянула  руки, повлекла его к
себе...
     Он  упирался,  чтобы не  коснуться  оголенной ее  шеи.  И  вдруг упруго
рщутилось  необычное под хитоном,  куда попала рука. Дернулся он, но влажные
сильные губы за-
     29


     хватили весь его  рот.  Белая горячая  плоть  вырвалась из-под  хитона,
мягко ударилась ему в щеку. Запахло травой из крепости...
     Голые руки с  силой толкнули его. Она  засмеялась и медленно  заправила
грудь под хитон. Тыква налил ему, и Авраам снова выпил, не ощущая вкуса. Она
тоже пила и хохотала, сводя каждый раз расползающийся хитон на груди...
     Еще пили...  Тыква вывел его в  коридор,  что-то  шептал в  ухо.  Потом
Авраам сидел под дверью и слушал, как они возились  в комнате. Рабыня мерно,
мучительно вскрикивала, смеялась и плакала почему-то...
     Авраам встал, но черный коридор упал на него. Ударяясь о стены, добежал
он  до  серого  проема,  вывалился.  Жесткий  бурьян  ухватили  руки,   тело
выворачивалось от мерзости...