природе каждое единичное явление представляет собою создание некоторой
общей силы, действующей в тысяче подобных явлений. Но, с другой стороны,
столь же мало оснований заключить, что так как органическая жизнь здесь
прекратилась, то и сила, которая доселе приводила ее в действие, обратилась
в ничто, - как от остановившейся прялки нельзя заключать о смерти пряхи.
Когда маятник, найдя опять свой центр тяжести, приходит наконец в состояние
покоя и таким образом иллюзия его индивидуальной жизни прекращается, то
никто не думает, что теперь уничтожилась сила тяготения: понимает, что она
продолжает действовать в тысяче проявлений теперь, как и раньше, и только
перестала воочию обнаруживать свое действие. Конечно, против этого
сравнения можно возразить, что здесь и в этом маятнике сила тяжести
перестала не действовать, а только наглядным образом проявлять свое
действие; но кто настаивает на этом возражении, пусть вместо маятника
представит себе электрическое тело, в котором, по его разряжении,
электричество на самом деле прекратило свое действие. Своим сравнением я
хотел только показать, что мы непосредственно приписываем даже самым низшим
силам природы некоторую вечность и вездесущность по отношению к которым ни
на одну минуту не вводит нас в заблуждение недолговечность их случайных
проявлений. Тем менее, следовательно, должно приходить нам на мысль считать
остановку жизни прекращением животворного принципа, т.е. принимать смерть
за полное уничтожение человека. Если та могучая ; рука, которая три тысячи
лет назад натягивала лук Одиссея, больше не существует, то ни один мыслящий
и правильный ум не станет из-за этого утверждать, что сила, которая так
энергично действовала в ней, совершенно прощала; а следовательно, при
дальнейшем размышлении, он не согласится с тем, что сила, которая сегодня
натягивает лук, начала свое существование только с этой рукой. Гораздо
естественнее прийти к мысли, что сила, которая раньше приводила в движение
какую-нибудь теперь исчезнувшую жизнь, это - та самая сила, которая
проявляется в другой жизни, теперь цветущей, - эта мысль почти неотвратима.
Но мы несомненно знаем, что, как я показал во второй книге, исчезает лишь
то, что входит в причинную цепь явлений, - входят в нее только состояния и
формы. Не распространяется же эта вызываемая причинами смена состояний и
норм, с одной стороны, на материю, а с другой - на силы природы: и та, и
другая являются предпосылкой всяческих изменений. А то начало, которое нас
животворит, мы прежде всего должны мыслить по крайней мере как силу
природы, пока более глубокое исследование не покажет нам, что она такое
сама по себе. Итак, жизненная сила, даже понимаемая в смысле силы природы,
остается чуждой смене форм и состояний, которые приводят и уходят, влекомые
цепью причин и действий, и которые одни подвластны возникновению и
уничтожению, как это показывает опыт. Следовательно, в этих пределах
нетленность нашего подлинного существа остается вне всяких сомнений.
Конечно, это не удовлетворяет тем запросам, какие мы обыкновенно
предъявляем к доказательствам в пользу нашего загробного существования, и
не дает того утешения, какого мы ждем от них. Но все-таки и это уже есть
нечто, и кто боится смерти как абсолютного уничтожения, не должен
пренебрегать безусловной уверенностью, что сокровеннейшее начало его жизни
этому уничтожению не подлежит. И можно даже высказать парадокс, что и то
второе начало, которое, подобно силам природы, остается чуждо вечной смене
состояний, протекающей по нити причинного сцепления, т.е. материя, сулит
нам своей абсолютной устойчивостью такую неразрушимость, в силу которой