были переделки. В семьдесят в третьем, что ли, годе, в августе месяце,
тепло еще было. Ну, все подрядчики, по такому случаю, артели выставили,
показаться государю, царю-освободителю, Лександре Николаичу нашемуПриодели робят в чистое во все. И мы с другими, большая наша была артель,
видный такой народ... худого не скажу, всегда хорошие у нас харчи были,
каши не поедали - отваливались. Вот государь посмотрел всю отделку,
доволен остался. Выходит с провожатыми, со всеми генералами и князьями. И
наш, стало быть, Владимир Ондреич, князь Долгоруковгенерал-губернатор. Очень его государь жаловал. И наш еще Лександра
Лександрыч Козлов, самый обер-польцимейстер, бравый такой, дли-инные усы,
хвостами, хороший человек, зря никого не обижал. Ну, которые начальство
при постройке - показывают робят, робочий народ. Государь поздоровался,
покивал, да... сияние от него такое, всякие медали... "Спасибо,- говорит,-
молодцы".
  Ну, "ура" покричали, хорошо. К нам подходит. А Мартын первый с краю
стоял, высокий, в розовой рубахе новой, борода седая, по сех пор, хороший
такой ликом, благочестивый. Государь и приостановился, пондравился ему,
стало быть, наш Мартын. Хорош, говорит, старик... самый русской! А
Козлов-то князю Долгорукову и доложи: "Может государю его величеству глаз
свой доказать, чего ни у кого нет". А он, стало быть, про Мартына знал.
Роботали мы в доме генерала-губернатора, на Тверской, против каланчи, и
Мартын князю-то секрет свой и доказал. А по тому секрету звали Мартына
так: "Мартын, покажи аршин!" А вот слушай. Вот князь и скажи государю, что
так, мол, и так, может удивить. Папашенька перепугался за Мартына, и
все-то мы забоялись - а ну проштрафится! А уж слух про него государю
донесен, не шутки шутить. Вызывают, стало быть, Мартына. Государь ему и
говорит, ничего, ласково: "Покажи нам свой секрет".- "Могу,- говорит,-
ваше царское величест-
во...- Мартын-то,- дозвольте мне реечку". И не боится. Ну, дали ему
реечку. "Извольте проверить,- говорит,- никаких помет нету". Генералы
проверили - нет помет. Ну, положил он реечку ту, гладенькую, в полвершочка
шириной, на доски, топорик свой взял. Все его обступили, и государь над
ним встал... Мартын и говорит: "Только бы мне никто не помещал, под руку
не смотрел... рука бы не заробела".
  Велел государь маленько пораздаться, не наседать. Перекрестился
Мартын, на руки поплевал, на реечку пригляделся, не дотрогнулся, ни-ни...
а только так вот над ней пядью помотал-помотал, привесился...- р-раз
топориком! - мету и положил, отсек. "Извольте,- говорит,- смерить, ваше
величество".
  Смерили аршинчиком клейменым - как влитой! Государь даже плечиками
вскинул. Погодите,- говорит Мартын-то наш. Провел опять пядью над
обрезком,- раз, раз, раз! - четыре четверти проложил-пометил. Смерили - ни
на волосок прошибки! И вершочки, говорит, могу. И проложил. Могу, говорит,
и до восьмушек. Государь взял аршинчик его, подержал время... "Отнесите,-
говорит,- ко мне в покои сию диковинку и запишите в царскую мою книгу
беспременно!" Похвалил Мартына и дал ему из кармана в брюках собственный
золотой! Мартын тут его и поцеловал, золотой тот. Ну, тут ему наклали
князья и генералы, кто целковый, кто трешну, кто четвертак...- попировали
мы. А Мартын золотой тот царский под икону положил, навеки.
  Ну, хорошо. Год не пил. И опять на него нашло. Ну, мы от него все