Он поднимает голову и говорит нестрого:
  - Хлюпаешь-то чего? Ну, сохранила... я тебе не раз сказывал. На вот,
утрись полотенчиком... дешевые у тебя слезы. Ну, ломали мы дом на
Пресне... ну, нашел я на чердаке старую иконку, ту вон... Ну, сошел я с
чердака, стою на втором ярусу...- дай, думаю, пооботру-погляжу, какая
Царица Небесная, лика-то не видать. Только покрестился, локотком потереть
хотел...- ка-ак загремит все... ни-чего уж не помню, взвило меня в пыль!..
Очнулся в самом низу, в бревнах, в досках, все покорежено... а над самой
над головой у меня - здоровенная балка застряла! В плюшку бы меня
прямо!..- вот какая. А робята наши, значит, кличут меня, слышу:
"Панкратыч, жив ли?" А на руке у меня - Царица Небесная! Как держал, так
и... чисто на крылах опустило. И не оцарапало нигде, ни царапинки, ни
синячка... вот ты чего подумай! А это стену неладно покачнули - балки из
гнезд-то и вышли, концы-то у них сгнили... как ухнут, так все и проломили,
накаты все. Два яруса летел, с хламом... вот ты чего подумай!
  Эту иконку - я знаю - Горкин хочет положить с собой в гроб,- душе
чтобы во спасение. И все я знаю в его каморке: и картинку Страшного суда
на стенке, с геенной огненной, и "Хождения по мытарствам преподобной
Феодоры"литой, очень старинный крест с "адамовой главой"Мартына-плотника, вырезанную одним топориком. Над деревянной кроватью, с
подпалинами от свечки, как жгли клопов, стоят на полочке, к образам,
совсем уже серые от пыли, просвирки из Иерусалима-града и с Афона,
принесенные ему добрыми людьми, и пузыречки с напетым маслицем, с вылитыми
на них угодничками. Недавно Горкин мне мазал зуб, и стало гораздо легче.
  - А ты мне про Мартына все обещался... топорик-то у тебя висит вон! С
ним какое чудо было, а? скажи-и, Горкин!..
  Горкин уже не строгий. Он откладывает мешок, садится ко мне на
подоконник и жестким пальцем смазывает мои слезинки.
  - Ну, чего ты расстроился, а? что ухожу-то... На доброе дело ухожу,
никак нельзя. Вырастешь - поймешь. Самое душевное это дело, на богомолье
сходить. И за Мартына помолюсь, и за тебя, милок, просвирку выну, на
свечку подам, хороший бы ты был, здоровье бы те Господь дал. Ну, куда тебе
со мной тягаться, дорога дальняя, тебе не дойти... по машине вот можно, с
папашенькой соберешься. Как так я тебе обещался... я тебе не обещался. Ну,
пошутил, может...
  - Обещался ты, обещался... тебя Бог накажет! вот посмотри, тебя Бог
накажет!..- кричу я ему и плачу и даже грожу пальцем.
  Он смеется, прихватывает меня за плечи, хочет защекотать.
  - Ну что ты какой настойный, самондравный! Ну, ладно, шуметь-то рано.
Может, так Господь повернет, что и покатим с тобой по дорожке по
столбовой... а что ты думаешь! Папашенька добрый, я его вот как знаю. Да
ты погоди, послушай: расскажу тебе про нашего Мартына. Всего не
расскажешь... а вот слушай. Чего сам он мне сказывал, а потом на моих
глазах все было. И все сущая правда.


  - Повел его отец в Москву на роботу...- поокивает Горкин мягко, как
все наши плотники, володимирцы и костромичи, и это мне очень нравится,
ласково так выходит,- плотники они были, как и я вот, с нашей стороны.