- Кто? Ребята!.. Спасай! - взвизгивали женские и мужские голоса, но всяк, безоглядно нырнув в провал, тотчас же выскакивал, как ошалевший, вон. - Братцы, нет сил... Огонь...
     Дизинтёр бросился к колодцу:
     - Качай!
     Весь с ног до головы смоченный водой, он почерпнул железной бадейкой снегу, наскоро умял его, нахлобучил бадейку, как шапку, на голову - края бадьи лежали на плечах, и, охваченный безумием, отчаянно ринулся в горящую мастерскую.
     Все вмиг онемело, все стало тихо, страшно и торжественно. Тянулись мучительные мгновения. Все позабыли дышать, раскрыли рты. Время остановилось, все пропало.
     Вдруг весь воздух, от земли до неба, звякнув, разбился вдребезги, на тысячи восторженно орущих голосов. Объятый дымным паром, из провалища выбежал Дизинтёр. Он пер на себе, как волк барана, полуживого, мычавшего Амельку, Он тут же за порогом свалил его и со страшным криком: "Не вижу! не вижу!" - лишился чувств. Бадейки на его голове не было, волосы, борода обгорели, лицо неузнаваемо, темное, глаза закрыты.
     Миллионы искр сыпались с пожарища. С диким воплем, свалившись на грудь мужа, Катерина рвала на себе волосы. Надежда Ивановна охрипла от командующих криков. Парасковья Воробьева воем выла над Амелькой и как помешанная моталась во все стороны.
     Связанного по рукам и ногам Амельку освободили. Изо рта вытащили забитые, как пыж, тряпки.
     - Товарищи, за мной!
     И ребята бережным галопом потащили на себе Амельку с Дизинтёром за бегущей Надеждой Ивановной, Впереди всех, увязая в пламеневших от зарева сугробах, поспевала Маруся Комарова; она вся в мелкой дрожи, зубы нервно ляскают.
     Весь этот поток событий произошел не более как в две минуты.
     Приехали станичные пожарники, вмах прискакали на степных лошадях бородатые мужики, деды, парни. Весь двор наполнился народом.
     Не жалея сил, презирая опасность, галдящий люд враз принялся за работу. Вода сшибала пламя, ветер раздувал. Вот с грохочущим треском рухнула в бездну золотая крыша, горящие головни порхнули вверх и в стороны, как стая ослепительных жар-птиц. Вода одолевала, - огонь чах, издыхал, прятал свою голову, но вдруг разъяренно всплывал на дыбы и пламенным тлетворным пыхом опалял людей, изрыгая тучи дыма и бегучие молнии воспламенявшегося воздуха.
     Ребята то и дело бросались в пасть утихавшего пожарища и, не щадя себя, спасали свое добро: тлеющие верстаки, инструменты, изделия.
     Бородачи-крестьяне, воодушевленные поступком Дизинтёра, грудью отстаивали слесарный цех, куда ожесточенный ветер заметал снопы искр и головешек.
     - Воды, воды! Войлоку... Качай! - Занявшаяся пламенем драночная крыша быстро погасла, быстро оделась мокрым войлоком. - Качай веселей, качай!..
     - Федотыч! Эй, Федотыч! Ребята, где он? - сквозь дым и треск взывали голоса.
     Прибежавшая из станицы старуха, задыхаясь от непосильной усталости, искала мужа, не могла найти.
     - Федотыч! Федотыч! Эй!
     И только тут ребята вспомнили, что Федотыч первый бросился в разбитую дверь сгоревшей мастерской. Но что с ним сталось - никто не знал.

XX

РЕАЛЬНОСТЬ БРЕДА И ПРИЗРАЧНАЯ ЯВЬ

     Прежнего Амельки больше не существовало. Был другой Амелька, и мир, охвативший его, другой был. Все кругом и внутри его кипело, все вспыхивало, мелькало, меркло. Волны подхватывали Амельку, встряхивали и мягко качали, навевая сон, но сна не было: были мгновенные, светящиеся, в отрывистых звуках, взлеты и провалы в мертвенную тьму.
     - Держись!
     Баржа их перевернулась вниз брюхом и плывет: Майский Цветок усаживается с ребенком, огненные голуби кружатся возле нее; Инженер Вошкин готовит взрыв, хочет зажечь всю реку. Дизинтёр сидит филином на вершине мачты, лаптем машет. Сам Амелька вздымает паруса, курит трубку. Дым густым облаком валит из трубки, ест глаза.
     "Куда же вы, ребята, плывете?" - Парасковья Воробьева спрашивает с берега, и шаль на ней горит.
     "А плывем мы в Крым"
     "Кто сказал, кто сказал?!"
     И - хохот
     "Это я сказал: "в Крым", - отвечает Шарик.
     Но вот Иван He-спи, бандит, выныривает из омута, утверждается двумя ногами на водной глади, злодейски подмигивает Амельке и точит нож.
     Амелька в страхе открывает глаза и спрашивает тьму:
     - Это рефлекс?
     Рефлекс, - отвечает товарищ Краев и мокрой губкой спешно стирает с черной доски времен всю беспризорную жизнь Амельки.
     И сразу же, через черные молнии, через светлые зарницы и зыбь волны: "Мерзавец!.. Покажи крест! Где крест? Нет креста..." Две березы, очень печальные, зеленые, белые. Листья плачут, дождем осыпаются на землю. "Коммунист, дьявол. Вздернуть!"
     Отец висит. Солнце раскололось надвое, березы закружились в пляске, белый вихрь подхватил Амельку с матерью: "Умер, батька?" - "Задавили... Вот наследство". - Настасья Куприяновна надевает тужурку мужа. Через снеговой буран и вой собак бельмастый глаз паровоза с грохотом промчался в тьму, Амелька занес ногу, каблук гвоздаст и крепок - хрясь. Мать застонала Амелька вскочил, осмотрелся, кричит:
     - Это рефлекс, товарищ Краев?
     - Рефлекс, рефлекс, - спокойно отвечает Краев и снова стирает с доски времен всю жизнь Амельки.
     Хорошо, приятно. Только золотая жужжит пчела. Она жужжит однообразно, мстительно выискивает жертву. Кого ужалит, тому смерть. Вьется, кружится, огненные выписывает завитушки Но вдруг разом вспыхивает мрак, и миллионы сверкающих пчел, воспламеняя всю вселенную, огненосной тучей мчатся на Амельку: "Смерть, смерть!" Амельке нечем крикнуть: черный козел заткнул его рот рогами; Амельке нечем защититься: руки, ноги вырваны, как крылья стрекозы. На Амельку рушится желтый пламенеющий кошмар: "Воздуху! Братцы!.." И вот железная бадья, холодная, добрая, ласково скрипит: "Держись-ржись-ржись..." А Дизинтёр, взмахивая крыльями, заливает пламя.
     Но Иван He-спи мигом встал среди огня на черном своем коне, плевком убил Дизинтёра, сморчком убил Фильку и бросил в Амельку сноп огня.
     - Пожар, пожар! Мастерские горят, - вскакивает Амелька, озирается. - Товарищ Краев, это рефлекс?
     - Нет, - говорит товарищ Краев и в третий раз мокрой губкой стирает с плоскости умчавшихся времен страшную жизнь Амельки. - Спокойно, не волнуйся: ты в больнице. Вот доктор.
     Амелька по-настоящему открывает глаза в мир. Но мира нет: все ново, незнакомо, сказочно. Реальность бреда кончилась, на смену ей - призрачная явь.
     Он весь увяз в скорби, 6 мучительных воспоминаниях, он не хочет ни о чем думать, не о чем думать, нечем думать: мозг где-то там, в туманах бреда, и немолчная боль гложет все существо его. Амелька тихо стонет и вновь лишается сознания.