Поначалу все было просто здорово! Пространство и время бурлили вокруг
Класса с методической законосообразностью, как воздушные вихри в
аэродинамической трубе. Бормочущие тени, прежде так досаждавшие Горину,
благополучно перекочевали в Класс, где и разместились со всеми мыслимыми
удобствами. Речи их приобрели приличное ситуации благопристойное
равновесие, так что Горин со спокойной душой допустил их к педагогическому
процессу. Он с удовольствием отмечал, сколь сложные и прелестные очертания
приобретает внутренний мир Героини. Существование уже не казалось пустым,
напротив - оно переполнилось до самых краев. Горину оставалось лишь
придерживать слишком буйное ветвление сюжета. Он трудился, не смыкая глаз и
не покладая рук. Роман разрастался, в его обширной кроне стали заметны
пухлые цветочные почки.

                                    5.

Иногда Аля приходила к Учителю в гости. Преисполненная чувства собственного
достоинства, она весьма смело разглядывала его лицо и одежду.
Подсознательная память будила в ней смутное желание, смысла которого она до
поры до времени не понимала. Но однажды, когда Учитель наклонился, чтобы
поднять с ковра упавшие листочки ее сочинения, Аля увидела у него на шее
необычный красноватый шрам... будто бы совсем свежий... следы маленьких
зубов вокруг бледно-лилового пятнышка, подобного тому, что оставляет на
нежной коже страстный поцелуй.

О! Какое воспоминание! Какое яркое, сильное и родное! Какая отчаянная
жажда!

Бедная девочка, сколько могла, противилась наваждению, но много ли сил у
ребенка?!

В один прекрасный вечер Аля забралась к Учителю на колени и, обняв его за
шею, положила шелковистую головку ему на плечо. Гагарин растаял. Он стал
тихонько качать Алю, как несмышленыша-грудничка, шептать в перламутровое
ушко глуповатые учительские стишки, гладить широкой ладонью хрупкие
плечики. Он даже не заметил сначала, как девочка вонзила в него остренькие,
почти кошачьи, зубки. А когда заметил... Господи прости! несуществующей
кровью несуществующего человека

восстановилось - таки вполне реальное триединство: Горин, Гагарин и Аля.
Такая вот диалектика!

Между Гагариным и Алей возникла странная мистическая общность, о которой
никому нельзя было рассказывать и в которой оба черпали утоление
необъяснимой человеческим языком нужды.

" Ну что ж... - говорил себе Горин, наблюдая,- видимо, так надо! В этом
есть лирическое напряжение, без которого произведение было бы слишком
пресным".

Аля меж тем росла. Кровь Учителя явно шла ей на пользу. Это было гордое