тринадцатому  сектору  лежал  через  молодую  лесопосадку  с  хрупкими,  еще
беззащитными  сосенками,  похожими  при  дневном  свете  на  зеленых   ежей.
Лесопосадку заложили в позапрошлом году на месте давнишней вырубки,  где  до
войны шумел листвой уникальный березник - каждое дерево толщиной  в  обхват.
Немцы от них даже пней не оставили.
     Бежать в темноте через  лесопосадку  было  чрезвычайно  трудно,  мешали
борозды пахоты, о них то и дело кто-нибудь спотыкался.  Стояла  августовская
ночь, с черным  небом  над  головой,  мерцающими,  дрожащими  в  недоступном
бездонье зелеными звездами. Суров прикинул, что группа достигнет следа минут
через десять - пятнадцать, не раньше, и если  к  тому  времени  Шерстнев  не
задержит чужого, тогда придется развернуть поиск  на  большом  пространстве,
покрытом   лесом,   кустарником,   изрезанном   осушительными   канавами   и
обвалившимися окопами  минувшей  войны.  А  это  очень  сложно.  Все  сейчас
зависело от Шерстнева.
     Впереди, за осушенным торфянищем, где раскинулся Мокрый луг,  начинался
тринадцатый сектор. До  слуха  Сурова  оттуда  долетел  шум,  словно  кто-то
продирался через кустарник. А может, почудилось? Ведь там еще в прошлом году
дотла выкорчевали заросли тальника и ольховника,  росла  только  осока.  Эта
местность получила название Кабаньи тропы - через нее дикие свиньи ходили на
водопой.
     В тумане смутно виднелась широкая  спина  Колоскова,  за  ним  легко  и
неслышно бежал Мурашко, последним - Азимов.
     Посадку пересекли в  молчании.  От  границы,  гася  звезды,  полукругом
наползала черная туча. Одним концом она заходила в лес, другим охватывала не
видный отсюда станционный поселок, погруженный сейчас в темноту.
     Тринадцатый сектор был уже близко.
     По ту сторону границы взревел паровоз. Эхо катилось над лесом, долго не
умолкая. Сурову паровозный гудок напомнил о  Вере:  в  то  утро,  когда  она
уезжала, тоже вот так протяжно и немного тоскливо по лесу  катилось  эхо,  и
Мишка, не понимая случившегося, восторженно махал на прощанье ручонкой.
     Последние недели Суров решительно гнал от себя мысли  о  Вере,  а  они,
непослушные,  назойливо  возвращались,   приходили   незванно-нежданно.   Он
обрадовался, когда его вдруг окликнули в тишине:
     - Товарищ капитан, след!
     Колосков,  светя  фонарем,  склонился  над   отпечатком.   Над   следом
крест-накрест торчали два прутика, воткнутые Шерстневым. И еще два отпечатка
Шерстнев накрыл плащом. Эти видны были  совершенно  отчетливо:  крупные,  "в
елочку", размером сорок четыре.
     - Маладэц Шерстынов! - воскликнул Азимов. - Головам думит.
     - А то чем же он должен думать? - рассмеялся Мурашко.
     - Вай, маладэц! Слэд пылащ адэвал.
     - Ну, ты даешь! - рассмеялся и Колосков.
     - Канешна, ево маладэц, Шерстынов.
     Наивный восторг первогодка на минуту развеселил всех.
     Суров сдержал улыбку:
     - Ставьте,  Колосков,  собаку  на   след.   Мурашко,   вы   прикрываете
инструктора. Действуйте.
     Колосков размотал поводок, собака с места устремилась вперед, пригнув к
земле морду. Мурашко снял с плеча автомат, побежал за старшим сержантом.
     Начался поиск по следу.