Тихоном (вы, ведь, знаете характер и все лицо Тихона). Тут же, в монастыре,
посажу Чаадаева (конечно, под другим тоже именем). Почему Чаадаеву не
посидеть года в монастыре? Предположите, что Чаадаев после первой статьи,
за которую его свидетельствовали доктора каждую неделю, не утерпел и
напечатал, напр. за границей, на французском языке, брошюру, -- очень и
могло бы быть, что за это его на год отправили бы посидеть в монастырь. К
Чаадаеву могут приехать гости и другие, Белинский, напр., Грановский,
Пушкин даже. (Ведь у меня же не Чаадаев, я только в роман беру этот тип) В
монастыре есть и Павел Прусский, есть и Голубова, и инок Парфений (в этом
мире я знаток и монастырь русский знаю с детства). Но главное -- Тихон и
мальчик. Ради Бога, не передавайте никому содержание этой второй части... Я
вам исповедуюсь. Для других пусть это гроша не стоит, но для меня --
сокровище. Не говорите же про Тихона. Я написал о монастыре Страхову, но
про Тихона не писал. Авось, выведу величавую, положительную (курсив
Достоевского), святую фигуру. Это уж не Констанжогло-с и не немец в
Обломове ["Почем мы знаем: может быть, именно Тихон-то и составляет наш
русский положительный тип, который ищет наша литература, а не Лаврецкий, не
Чичиков, не Рахметов и проч". Приписка Достоевского к письму.]; и не
Лопуховы, не Рахметовы [Два последние -- герои романа "Что делать?".].
Правда, я ничего не создам, а только выставлю действительного Тихона,
которого я принял в свое сердце давно с восторгом. Но я сочту, если
удастся, и это для себя важным подвигом. Не сообщайте же никому. Но для
второго романа, для монастыря -- я должен быть в России" [См.: "Биография и
письма". СПб., 1883, отд. 2, стр. 233 -- 234.]. Кто не узнает в торопливых
и разбросанных строках этого письма первый очерк "Братьев Карамазовых", с
его старцем Зосимою и с чистым образом Алеши (очевидно, разделенная фигура
Тихона Задонского), с развитым и развращенным, правда уже не мальчиком, но
молодым человеком Иваном Карамазовым, с поездкою в монастырь (помещик
Миусов, очевидно, -- переделанная фигура Чаадаева), со сценами монастырской
жизни и пр. Но всегдашняя нужда расстроила предположения Достоевского.
Связываемый срочными обязательствами, в которые он входил с редакциями и
книгопродавцами, он принужден был усиленно работать, и хотя из написанного
им за это время было много прекрасного, однако все это не было
осуществлением его задушевной мечты и уже созревшего плана. Очевидно, он
все дожидался досуга, который дал бы возможность обрабатывать неторопливо.
Кроме денежной нужды, этому чрезвычайно препятствовала и его
впечатлительность: он не мог, хотя на время, закрыть глаза на текущие дела,
тревоги и вопросы нашей жизни и литературы. С 1876 г. он начал выпускать
"Дневник писателя", создав им новую, своеобразную и прекрасную форму
литературной деятельности, которой в будущем, во все тревожные эпохи,
вероятно, еще суждено будет играть великую роль. Чрезвычайный успех этого
издания, можно было опасаться, совершенно не даст ему возможности
сосредоточиться на какой-нибудь цельной работе, и, как многие планы,
замысел большого романа, уже обдуманного несколько лет назад, мало-помалу
заглохнет, самый энтузиазм к нему рассеется. Но судьба, так часто злая
извне к великим людям, всегда бережно обходится с тем, что есть в них
внутреннего, глубокого и задушевного. Мысль, которой предстоит жизнь, не
умирает с носителями своими, даже когда смерть застигает их неожиданно или
случайно. Хотя бы перед самым наступлением ее, повинуясь какому-то
безотчетному и неудержимому влечению, они отрываются от всего побочного и