назвал мир его -- "миром иллюзии" [Cм.: "Воспоминания о воззрениях С. А.
Усова на искусство" Н. Иванцова, в кн. III "Вопросы философии и
психологии". М., 1890.]. Замечательно, что у каждого почти творца в сфере
искусства мы находим один центр, изредка несколько, но всегда немного,
около которых группируются все его создания: эти последние представляют
собою как бы попытки высказать какую-то мучительную мысль, и, когда она
наконец высказывается, -- появляется создание, согретое высшею любовью
творца своего и облитое немеркнущим светом для других, сердце и мысли
которых влекутся к нему с неудержимою силой. Таков был у Гете "Фауст",
Девятая симфония у Бетховена, "Сикстинская Мадонна" у Рафаэля. Это высшие
продукты психической деятельности, их любит человечество и знает, как то, к
чему способно оно в лучшие свои минуты, которые, конечно, редки во
всемирной истории, как редки и минуты особенного просветления в жизни
каждого человека. На одном из подобных созданий мы и хотим остановиться.
Оно, однако, проникнуто особою мучительностью, как и все творчество
избранного нами писателя, как и самая его личность. Это -- "Легенда о
Великом Инквизиторе" покойного Достоевского. Как известно, она составляет
только эпизод в последнем произведении его, "Братья Карамазовы", но связь
ее с фабулою этого романа так слаба, что ее можно рассматривать как
отдельное произведение. Но зато, вместо внешней связи, между романом и
"Легендою" есть связь внутренняя: именно "Легенда" составляет как бы душу
всего произведения, которое только группируется около нее, как вариации
около своей темы; в ней схоронена заветная мысль писателя, без которой не
был бы написан не только этот роман, но и многие другие произведения его:
по крайней мере не было бы в них всех самых лучших и высоких мест. I Еще в
1870 г. в письме к Ап. Н. Майкову от 25 марта, Достоевский писал, между
прочим, о замысле большого романа, который он обдумывал в течение последних
двух лет и теперь хотел бы написать, пользуясь свободным временем. "Идея
[этого романа], -- говорил он в письме, -- та самая, о которой я вам уже
писал. Это будет мой последний роман. Объемом в "Войну и мир", и идею вы бы
похвалили, -- сколько я, по крайней мере, соображаюсь с нашими прежними
разговорами с вами. Этот роман будет состоять из пяти больших повестей
(листов 15 в каждой; в 2 года план у меня весь созрел). Повести совершенно
отделены одна от другой, так что их можно даже пускать в продажу отдельно.
Первую повесть я и назначаю Кашпиреву [Редактор журнала "Заря",
приглашавший Достоевского написать к осенним месяцам этого года
какую-нибудь повесть.]: тут действие еще в сороковых годах. Общее название
романа есть: "Житие великого грешника", но каждая повесть будет носить
название отдельно. Главный вопрос, который приведется во всех частях, --
тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, --
существование Божие. Герой в продолжение жизни -- то атеист, то верующий,
то фанатик и сектатор, то опять атеист. Вторая повесть будет происходить
вся в монастыре. На эту вторую повесть я возложил все мои надежды. Может
быть, скажут, наконец, что не все писал пустяки. Вам одному исповедуюсь,
Аполлон Николаевич: хочу выставить во 2-й повести главною фигурой Тихона
Задонского, конечно под другим именем, но тоже архиерей, будет проживать в
монастыре на покое. 13-летний мальчик, участвовавший в совершении
уголовного преступления, развитый и развращенный (я этот тип знаю), будущий
герой всего романа, посажен в монастырь родителями (круг наш,
образованный), и для обучения. Волчонок и нигилист-ребенок сходится с