теоретической плоскости в практическую. В любом другом случае все
запутается еще больше, и Алексей, неискушенный в ведении философских
диспутов, мог потерять нить, а там пиши пропало.

- Ну хорошо, - сказал он, - ладно. Они, значит, фанатики идеи. Но мы-то,
Костя, защищаем Родину. А это будет посильнее всяческих идей, разве нет?

- Пока еще не защищаем, - резонно заметил Громов.- Пока только грабим чужие
транспорты. И провоцируем этим войну.

Лукашевич даже рот открыл от изумления. "Вона куда он клонит! Запущенный
случай, однако!"

- Ты думаешь, Маканин нам врет?! Думаешь, он всђ это придумал, чтобы
спровоцировать войну?

- Не знаю,- Громов покачал головой,- Теперь я ни в чем не уверен. У
советника Маканина тоже свой мир, он тоже добивается его овеществления, и
кто может сказать, кроме самого господина советника, что это за мир и есть
ли в нем место для России?

- Так, - сказал Лукашевич. - Тебе не кажется, Костя, что ты перегибаешь
палку?

- Смотря какую палку...

- И бежишь впереди поезда. Громов словно очнулся и озадаченно посмотрел на
Лукашевича:

- Какого поезда?

- Все того же. Проблемы, Костя, надо решать по мере их возникновения. Если
будет война, значит, будет война, и мы не самые плохие солдаты в этой
овеществленной реальности. И не думай ты за нас. Мы знали на что шли, когда
произносили слова присяги.

- Как у тебя всђ просто, - обронил Громов. - "Не думай" - и дело в шляпе.

- А то! - горделиво сказал Лукашевич. - Всђ в конце концов образуется,
Костя. - Алексей наконец решился употребить этот стандартный
фразеологический оборот, а потом добавил классическую, но малоизвестную
поговорку, прекрасно зная, что уж она-то должна подействовать на все сто: -
"И это тоже пройдет[7]".

Громов наконец улыбнулся.

- Где вычитал? - поинтересовался он.

- Плохо ты все-таки знаешь своих друзей,- улыбнулся в ответ Лукашевич.