висел в прихожей, и целовал его, гладил по стеклу рукой. В ящике трюмо
остались ее вещи: маникюрный прибор, коробка с пуговицами, катушками ниток и
маленькая подушечка с иголками. В углу, за шкафом, стояла старая швейная
машинка, на которой она иногда шила, тоже осталась нетронутой, какие-то
квитанции, записка, написанная ее рукой перед самым отъездом в Сочи:
"Володя, пообедай без меня, я сегодня задержусь на лекции о международном
положении". И много ее кофточек и платьев так и остались висеть в шифоньере,
куда он почти не заглядывал. Боялся, что умрет от волнений.
Однажды наводя порядок на антресолях, он нашел маленький чемоданчик, в
котором хранились вещи ее отца, тоже Владимира... Владимира Ароновича
Непомнящего... Очень поношенная шапка-ушанка, кожаные коричневые перчатки с
кнопками, тоже сильно потраченные временем, ибо их он привез после войны из
Чехословакии, очки с черными дужками и часы в форме кирпичика - швейцарские,
с отлупившимся никелем. И когда Рощинский повернул заводную головку
вполоборота, секундная стрелка ожила и часы, после двадцатилетнего перерыва,
снова начали отсчитывать вечность...И это больше всего поразило Рощинского.
Все вещи тестя, кроме этих швейцарских часиков, он выбросил, а "кирпичик"
положил на полку секретера. И не забывал каждый день их заводить...
И однажды, пребывая в страшной меланхолии, а было это на 8-е марта, он
надумал изменить свою жизнь самым кардинальным образом. Он решил переместить
свое бренное тело в те места, где они со Златой впервые встретились и где им
было несказанно хорошо. Это был приморский городок на Балтике, куда он в
молодости ездил отдыхать и где познакомился с москвичкой Златой. Тогда она
была замужем за режиссером телевидения, но жизнь не сложилось и на этом
перепутье и произошла их встреча. "А что меня в Москве, собственно, держит?
- спрашивал себя Рощинский. - Да ничего, все, что мне нужно, у меня есть...
А там море, улочка, где я ее впервые поцеловал, море, вдоль которого мы
гуляли и любовались заходом солнца...Тишина и покой, а что мне еще надо?"
Однако не сразу он созрел для смены "площадок". Опять свою главную роль
сыграл случай. Один из цеховиков, возглавлявший подпольную мастерскую по
пошиву джинсов, попался в лапы ОБХСС. Это была женщина, очень деловая, но не
очень стойкая. И потянула она за собой Рощинского. Начались допросы, очные
ставки, из чего, впрочем, Рощинский не делал особой трагедии. Все-таки
отвлечение от мрачных дум, хоть какое-то разнообразие... Но тем не менее
боролся со следствием, идти за решетку не хотелось. Однако и "золотой"
адвокат не помог: срок в общем-то пустяковый - год ИТК общего режима, но как
урок - незаменимый.
Пожалуй, с тех пор в нем что-то изменилось, как будто вокруг него
опустились какие-то плотные жалюзи и он остался наедине со своей оболочкой.
И вывел для себя две, как ему казалось, бесспорные истины: никогда в делах
не связываться с женщиной и никогда больше не попадать в тюрьму. Там
постоянно горит свет, душно и унизительно.
Выйдя на свободу, он снова взялся за свое: его уже не устраивали
случайные кольца или зубные коронки, золотые часы, переставшие ходить,
золотые монеты - он все чаще и чаще стал заглядывать в антикварные лавки и
ювелирные магазины. И как-то незаметно потянуло на старинные иконы. Для этой
цели он даже обзавелся кооперативным гаражом, где с надлежащей подсветкой
оборудовал неплохую галерейку. Сосед по гаражу не один раз у него
допытывался: "Владимир Ефимович, не поторопились ли вы с гаражом, не купив
машины?" На это Рощинский уклончиво отвечал: "Я уже пять лет стою в очереди