Она зарделась, ей такие разговоры ни к чему.
- У меня одна забота - вырастить Татьяну, выучить...
- Так вся жизнь пройдет, а результат?
- Она выйдет замуж, родит внука...
А у Рощинского от таких разговоров все внутри скисло и ему позарез
захотелось остаться одному. И когда Авдеева уехала и он остался наедине с
пустой тишиной, первой мыслью было достать старый альбом и пострадать над
ним. Хотя понимал, насколько это опасно так пристально вглядываться в свое
прошлое. И все же какое-то горько-сладостное чувство его одолело и он,
отдыхиваясь от натуги, открыл нижний ящик комода и извлек оттуда фотоальбом,
в жестком коричневом переплете. И долго держал его на коленях, медлил,
словно пловец, не решающийся войти в холодную воду. А рука оказалась быстрее
его опасений: перевернула обложку и взгляд лег на небольшую черно-белую
фотографию, на которой они со Златой, в первый год женитьбы, стоят на фоне
раскидистого ливанского кедра, что в Никитском ботаническом саду. Он в
светлой сетчатой футболке, она в полосатом платье, пляжной с бахромой
панаме, из под которой виднеется затененное лицо.
У Златы большие черные глаза и маленький нос и полные, словно резцом
художника исполненные губы.
Рощинский провел ладонью по фотографии, затем нагнулся и прижался щекой
к изображенным на снимке милым существам. На других фотографиях тоже Злата:
в зимнем пальто с большим меховым воротником, в котором прячет лицо. Но
улыбка заметна и, кажется, она освещает все пространство вокруг нее. А вот и
он собственной персоной - сорокалетие, которое они отмечали в ресторане
"Пекин"...А кто же их фотографировал? Наверное, официант или же сам
завзалом, с которым у Рощинского были деловые отношения. Затем пошли
фотографии ее матери, тетки - никого уже нет в живых. Похороны близких,
рождение дочери...Ага, вот и дочурка Ника, она в теплом меховом капюшончике
на коньках. Стоит нетвердо, потому что абсолютно не спортивная, тонкие ножки
в раскорячку, на лице смешливость от своей неуклюжести. "Сколько ей тут лет?
- спросил себя Рощинский. - По-моему, это 66-й год, я еще работал на
авиационном заводе. А, вот и ты, голубчик собственной персоной, после
лагеря, худой, как щепка...сейчас бы мне эту кондицию..."
И наконец, он дошел до того, самого последнего снимка, который он
получил от фотографа, работающего на полставки в санатории "Самшит".
Черноморское побережье пленяет, но последнее изображение любимых на фоне
субтропического пейзажа - самый устрашающий круг ада. Под снимком надпись:
"Гагры, 1988 год". Он положил альбом на подоконник и отправился на кухню
пить сердечные капли. И чтобы нервы привести в равновесие, принял две
таблетки релаксатора. Потом он прилег на диван и, ощущая подступающую
легкость и теплоту к сердцу, воздушно поплыл.
Его очаровывал и звал куда-то сладостный сон. Как будто на сочинском
автовокзале он провожает на экскурсию Злату с дочерью Никой - голубоглазой,
стройной девчушкой. На ее голове пляжная, с большими мягкими полями и
бахромой, шляпа, затеняющая, как у матери, лицо, когда они со Златой были в
Крыму...
Они обе стоят в густой тени шелковицы, в руках у Златы пляжная сумка,
на которой она сама вышила крестиком их московский дом на Старом Арбате.
Во сне он точно знает, что провожает своих любимых в последний путь, но
никак не может найти слова, чтобы это им объяснить. И от этой