фотоаппаратом чуть не  попали  под  машину,  пытаясь  воспроизвести  обложку
альбома "Оазиса" "С добрым утром, моя радость". Я  люблю  бывать  в  Сохо  -
здесь всегда царит возбуждение и поминутно что-то происходит;  мне  нравится
ощущать себя частью Сохо. Здесь можно встретить людей, которые  зарабатывают
тысячу фунтов,  читая  закадровую  текстовку  для  рекламы,  а  потом  разом
спускают деньги на креветку и авокадо на пшеничной лепешке, запивая все  это
кофе с молоком.
   Я посмотрел на другую сторону улицы  и  заметил  Хьюго  из  "DD&G"  -  он
пялился в витрину магазина. Странно,  подумал  я.  Зачем  Хьюго  пялиться  в
витрину второсортного ювелирного  магазина,  к  тому  же  торгующего  мелким
оптом? Хьюго быстро огляделся и исчез за  обшарпанной  дверью,  над  которой
болтался вихлястый красный фонарь.  Я  обалдел.  Потом  подошел  к  двери  и
заглянул внутрь. Рядом со входом на куске картона,  присобаченного  к  стене
липкой лентой, от руки было написано:  "Новая  модель.  Весьма  дружулюбная.
Второй этаж". Я взглянул на шаткую лестницу без ковра и спросил себя, что бы
это значило. Может, Хьюго зашел лишь для того,  чтобы  предложить  рекламные
услуги или порекомендовать профессионала, способного придумать более броский
рекламный слоган и без ошибок написать слово "дружелюбная"? Маловероятно.  Я
чувствовал себя отчасти заинтригованным, отчасти отвергнутым,  словно  Хьюго
предал лично меня.
   Я  двинулся  дальше  по  Бервик-стрит   и   вскоре   вошел   в   приемную
величественного офиса "DD&G". На стене висел сертификат,  утверждавший,  что
компания заняла второе место на конкурсе радиорекламы  в  номинации  "Лучшая
реклама в области инвестиций и банковского  дела".  Наверняка  Хьюго  сделал
вид, будто отлучился купить жене поздравительную открытку ко  дню  рождения,
поэтому кассету пришлось оставить на попечение секретарши,  с  отсутствующим
видом сидевшей у окна в роскошном обрамлении живых цветов.
   С работой на эту  неделю  было  покончено.  Пришло  время  отправиться  в
Северный Лондон. Наступил час пик, и я еле втиснулся в поезд вместе с  теми,
кто провел день в трудах праведных. Сотни потных служащих прижимались друг к
другу, умудряясь при этом делать вид, будто кроме них в вагоне нет ни  души.
Руки, согнутые под немыслимыми  углами,  держат  книги  в  мягких  обложках,
перегнутые на корешке.  Шеи  вытянуты,  чтобы  прочесть  строчку  из  газеты
соседа. Христиане перечитывают Библию так, словно видят ее впервые.
   Внезапно неподалеку освободилось место, и я  начал  пробираться  к  нему,
стараясь держаться в рамках  приличий  и  не  впадать  в  такое  недостойное
поведение, как спешка. Сев, я удовлетворенно  выдохнул,  но  радость  быстро
сменилась беспокойством. Прямо передо мной стояла женщина, платье обтягивало
неопределенную выпуклость. Шестой месяц беременности или она просто,  скажем
так… немножко фигуриста? Наверняка не скажешь. Я изучил ее с ног до  головы.
Ну, почему бы ей не намекнуть? Почему у  нее  нет  пакета  из  магазина  для
беременных, или она не оделась в одну из тех старомодных  кофт,  что  вопят:
"Да, беременная я!" Я осмотрел ее еще раз. Во всех остальных  местах  платье
свободно свисало; материал был туго натянут лишь  на  округлом  животе.  Что
хуже - не уступить место беременной женщине или  предложить  сесть  женщине,
которая не беременна, а просто толстая? Может, именно поэтому мужчины раньше
уступали места всем женщинам без разбору - чтобы не мучиться  над  дилеммой.
По всей видимости, никого из  окружающих  этот  вопрос  не  волновал,  но  я
чувствовал, что должен поступить благородно.
   - Простите, не желаете присесть? - сказал я, вставая.