Евгений Иванович Носов.
    Рассказы

Евгений Иванович Носов. Красное вино победы


 Евгений Носов,  Избранные произведения в 2-х томах,  том второй, изд-во
"Советская Россия", Москва, 1983.
 OCR и вычитка: Александр Белоусенко (eloueko@yahoo.com)


 Рассказ

 Весна сорок пятого застала нас в подмосковном городке Серпухове.
 Наш эшелон, собранный из  товарных теплушек, проплутав  около недели по
заснеженным пространствам  России, наконец  февральской вьюжной ночью  нашел
себе  пристанище  в серпуховском  тупике.  В  последний  раз  вдоль  состава
пробежал  морозный  звон  буферов,  будто  в  поезде везли  битую стеклянную
посуду, эшелон  замер,  и стало слышно, как  в  дощатую стенку  вагона сечет
сухой снежной крупой. Вслед за нетерпеливым озябшим путейским свистком сразу
же  началась разгрузка.  Нас  выносили прямо  в нижнем белье,  накрыв сверху
одеялами,  складывали  в  грузовики,  гулко  хлопавшие  на  ветру промерзлым
брезентом, и увозили куда-то по темным ночным улицам.
 После  сырых  блиндажей,  где от  каждого  вздрога  земли сквозь накаты
сыпался  песок,  хрустевший  на  зубах   и  в  винтовочных  затворах,  после
землисто-серого  белья,  которое  мы, если  выпадало  затишье, проваривали в
бочках из-под  солярки, после  слякотных дорог наступления и липкой  хляби в
непросыхающих сапогах,- после всего, что там было,  эта госпитальная белизна
и тишина показались нам чем-то  неправдоподобным. Мы заново  приучались есть
из  тарелок, держать в руках вилки, удивлялись забытому  вкусу белого хлеба,
привыкали к простыням и райской  мягкости  панцирных кроватей.  Несмотря  на
раны,  первое  время  мы  испытывали  какую-то  разнеженную,  умиротворенную
невесомость.
 Но шли  дни, мы обвыклись, и  постепенно вся  эта  лазаретная белизна и
наша недвижность начали угнетать,  а под  конец сделались  невыносимыми. Два
окна второго этажа, из которых нам, лежачим, были видны  одни только макушки
голых деревьев да временами белое мельтешение снега двенадцать белых коек и
шесть белых  тумбочек  белые  гипсы  белые бинты,  белые халаты  сестер  и
врачей, и этот белый, постоянно висевший над  головой потолок,  изученный до
последней трещинки...  Белое, белое, белое... Какое-то изнуряющее, цинготное
состояние  одолевало от этой белизны И так  изо дня  в день: конец  февраля,
март, апрель...
 Впрочем, гипсы,  в которые мы  были  закованы всяк на  свой манер,  уже
давно утратили свою белизну. Они замызгались, залоснились  от долгой  лежки,
насквозь  промокли от тлеющих под  ними ран. Воздух в  палате  стоял густ  и
тяжек, и чтобы хоть как-то его уснастить, мы поливали гипсы одеколоном.
 Медленно  заживающие  раны зудели,  и это  было  нестерпимой пыткой, не
дававшей  покоя  ни  днем, ни ночью.  Вопреки строгим  запретам  врачей,  мы
просверливали в гипсах  дыры  вокруг ран, чтобы добраться до тела карандашом
или  прутиком от  веника. Когда  ж в  городе зацвела черемуха и серпуховские