настоящим и подгоняло к невидимому порогу, за которым - будущее.
   Но как перешагнуть через него? Никак. Сколько  ни  шагай,  все  равно
ступаешь в настоящее. Это как загадочные свойства поверхности:  снимаешь
слой, а за ним снова поверхность. И так до тех пор,  пока  за  очередным
слоем не обнаружится  последний  -  самый  тонкий  и  невесомый,  оттого
бесценный. Как последний миг самой жизни.
   - Спишь, Андрей?
   "А в ответ - тишина..." Боится продолжения  разговора",  -  подытожил
Марк молчание товарища.
   Тема беседы в гостиничном номере буквально обрушилась на  Сергея.  Он
не предполагал этакой правозащитной критики, которая прозвучала  из  уст
напарника. Марк поддержал бы разговор, если  бы  ему  не  предшествовали
откровения бывшего капитана диверсионного отряда в его загородном  доме:
"Я с тобой... Обрыдла работа, кабинет, морда шефа, его жена..."  А  если
короче, то тоскливый взгляд Андрея: "Хочу на остров".
   Куда деть его недавние слова, высказанные едва ли не робко. Хотя нет,
просто осторожно: "Ты был прав, Сергей, когда  говорил:  "Амирова  нужно
вернуть в Лефортово".
   Дальше  Овчинников  мог  и  не  продолжать.  Однако   он   продолжал,
употребляя какие-то сопливые термины о рамках  закона,  за  которые  они
могут выйти - ну, там, пустить пулю в  лоб  Султану.  Мол,  этим  все  и
закончится. Сергей же, едва сдерживаясь, переводил "сопли" на нормальный
язык и...
   Он гнал от себя мысль, что в чем-то соглашался с  Андреем,  признавал
его правоту,  опять  же  интерпретировал  его  красноречивые  недомолвки
по-своему. А по Овчинникову выходило буквально следующее: те люди, в чьи
дома Султан принес несчастье, не поймут, не удовлетворятся,  еще  больше
озлобятся, узнав, что террорист пал то ли от случайной пули,  то  ли  от
законной. Бегал-бегал где-то,  а  потом  вдруг  обнаружили  его  труп  в
какой-нибудь пусть даже самой грязной из всех канав,  как  если  бы  его
случайно сшибла машина. Это был бы шок от несправедливости, непонимание.
По большому счету всех бы устроил законный суд над  преступником,  чтобы
никому не было мало; пусть немного, но поровну на всех.
   Немного нескладно говорил Овчинников, но Сергей понял капитана. А кто
поймет его, Марковцева? Какое право имел Андрей ставить его в один ряд с
теми...
   Вот здесь загвоздка, здесь огромная  заноза.  И  не  помогли  никакие
доводы в свою пользу: Марк сделал много, очень много, он  поймал  добычу
и, как лев в своем прайде, имеет право на львиную долю.
   Однако жертва на свободе, никто ее пока не поймал,  шел  дележ  шкуры
неубитого зверя.
   И на то имелся  довод:  Овчинников  как  бы  предостерегал  Марка  от
неразумного решения, точнее, заранее наставлял  его  на  путь  истинный.
"Хочу на остров..."
   Что это - выходит, прихоть или просто порыв? Ему действительно просто
обрыдло?
   "Я бы не взял на  себя  такую  ответственность,  -  сказал  Андрей  и
продолжил, вопрошая:
   - Разделил бы? С кем? Хотя бы один из тех сотен согласится оставить в
стороне остальных? Если бы нашелся такой, я бы сказал  во  множественном