Юрий Нагибин.
    Война с черного хода


     Бунташный остров", изд-во Московский рабочий, 1994.
     OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com)



I

     Для меня, в моей судьбе, война делится на  несколько периодов. От  июня
1941 до января 1942-го  я тщетно пытался попасть на  фронт. С января 1942-го
до   октября   того   же   года   служил   на    Волховском    фронте,   был
инструктором-литератором       газеты       для       войск      противников
"Soldaten-Front-Zeitung" с  двумя  кубарями,  месяц  провел  на  Воронежском
фронте,  куда  меня перевели  по  закрытии  немецких  газет,  затем  изживал
последствия двух контузий и в марте 1943-го вернулся на фронт уже в качестве
военного корреспондента газеты "Труд" - до конца войны.
     Может  показаться  странным,  что мне так трудно  было "устроиться"  на
фронт.  Пошел  бы добровольцем  - и вся недолга. Ан нет. Когда  ВГИК,  где я
учился  на третьем курсе сценарного факультета,  эвакуировался в Алма-Ату, я
решил поступить в  школу  лейтенантов, объявление о наборе висело  на дверях
покинутого института.
     В школе  меня  приняли  на  редкость  тепло.  Прощание  было  не  менее
сердечным: мне долго жали руку и настоятельно советовали закончить институт,
благо у меня  на руках студенческая отсрочка, получить диплом, а  там  видно
будет.  "Не  торопитесь,  на  ваш  век  войны  хватит",-   загадочно  сказал
симпатичный капитан с  полоской "за тяжелое ранение" на кителе. Имел ли он в
виду затяжку  Отечественной  войны  или  какие-то будущие баталии,  осталось
неясным.  Зато  я  понял  другое.  После первых  приветствий мне  предложили
заполнить анкету.  На этом все кончилось: сыну репрессированного  по  статье
5810  не место  в  школе,  готовящей  средний  командный  состав.
Говорили, что продолжительность жизни  лейтенанта на фронте  - одна  неделя.
Даже  на одну неделю нельзя было  подпустить меня  к боевым действиям. В  те
патриархальные времена десять  лет по политической статье давали  при полном
отсутствии вины. Отец получил еще меньше: семь лет лагеря и четыре поражения
в   правах,   это  могло  считаться  свидетельством  высочайшей  лояльности,
примерной чистоты перед законом. Свой  срок  отец  получил после  того,  как
отпало  обвинение в  поджоге  Бакшеевских торфоразработок,  где  он  работал
начальником планового  отдела,- он был в  отпуске в Москве, когда  загорелся
торф.  Для семилетнего  заключения  оказалось  достаточным одной  фразы:  он
корпел над  квартальным  отчетом в канун  какого-то  праздника, и  к нему  в
кабинет  вломились  вешать портрет  Кагановича. Через некоторое время пришли
снова  и  поменяли портрет железного  наркома  на портрет Молотова. Отец  не
оценил чести  и  раздраженно  сказал, что портретами  квартальному отчету не
поможешь. Эта  острота,  возможно,  спасла мне жизнь, но тогда я не думал об
этом.
     Человек   в   юные  годы  на  редкость  законопослушный,  я   собирался
эвакуироваться  с институтом в Алма-Ату,  но  мама, кусая губы, сказала: "Не