человека.
Феликс спросил:
- Что слышно про Энн? Надеюсь, она хорошо себя чувствует?
- Вы очень любезны, что вспомнили о ней. Когда я уезжал, она была в
полном порядке. У нее столько разных интересов.
- Вам не показалось, что она хандрит?
- Отнюдь. Она очень бодра, на свой лад, конечно. Она ведь у нас такая
веселая хлопотунья.
- Веселая хлопотунья, - повторил Феликс. - Да. Я очень рад, что она не
унывает. Ну, спокойной ночи, Хью. Краски и кисти захватить не забыли?
- Не забыл. Я мечтаю опять заняться живописью. Я обо всем подряд
мечтаю. Завтра, надо полагать, увидим солнце. Спокойной ночи, Феликс.
Когда Феликс удалился, Хью встал и вышел из совсем уже пустого бара на
палубу. Он постоял у поручней. Бледная полоса за кормой бежала назад, в
ночь. Вокруг была черная пустая вода, старое, вечное, ко всему
безразличное, беспощадное море. Хью благоговейно прочувствовал его тьму,
его огромность, его предельное равнодушие. Ни разу у него не было так
легко на душе с тех пор, как заболела Фанни, а может быть, подумал он, с
тех пор, как он себя помнит. Но как можно такое утверждать? Все
забывается. Разве прошлое удержишь? А настоящее - только миг, только искра
во мраке. Пенн Грэм забудет и вообразит, что в Англии ему жилось чудесно.
Энн, вероятно, уже забыла подлинного Рэндла, а Рэндл забыл подлинную Энн.
Сам он отказался от Эммы по каким-то причинам, а но каким - забыл.
Сознание его - непрочное, темноватое вместилище, а скоро оно совсем
погаснет. Но пока что есть эта минута, ветер, и звездная ночь, и огромное,
все смывающее море. А впереди - Индия и неизвестное будущее, пусть очень
короткое. И есть надежная, уютная Милдред и веселый влюбленный Феликс.
Может быть, его сбили с толку, может быть, он ничего не понял, но он,
несомненно, выжил. Он свободен. "Отступи от меня, чтобы я мог
подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня".
Он повернулся лицом к освещенным окнам и посмотрел на часы. Пора идти в
помещение. Милдред уже, наверно, его ждет.