приезжал как друг Сергея и Рады, его детей. Бывая с отцом в Пицунде, общался
с ним и там. Я согласен с мнением отца, что Хрущев -  самородок,  человек  с
сильной волей, необходимой  лидеру.  Отец  сравнивал  его  с  необработанным
алмазом, имея в виду недостаток образования и воспитания.  Мне  импонировали
многие его личные качества, хотя и слабости также были заметны.
   Все  это  делает  для  меня  нелегким  объяснять  феномен   умолчания   и
негативного упоминания о моем отце или начисто неверного описания  его  роли
Хрущевым в воспоминаниях, надиктованных на пленку.  Мне  известно  несколько
причин,  объясняющих  подобное  недоброжелательное   (причем   несправедливо
недоброжелательное) отношение к моему отцу после отставки Никиты Сергеевича.
Здесь потрудились и власть имущие и люди из  его  окружения,  использовавшие
определенные  слабости  характера  Никиты  Сергеевича:   любовь   к   лести,
нетерпимость к возражениям, ревность к тем, кто  умеет  что-то  лучше  него,
иногда - нелояльность к бывшим соратникам или чисто эмоциональная готовность
к недоверию без веской причины. Например, поведение Микояна до  и  во  время
снятия  Хрущева  было  безупречным  с  точки  зрения  друга,   соратника   и
политического деятеля. В этой связи изображение  А.И.Микояна  в  дешевеньком
политическом   кинотриллере   "Серые   волки"   как   человека,   предавшего
Н.С.Хрущева, является безответственным и злым  вымыслом.  Думаю,  Хрущев  не
простил отцу того,  чего  не  мог  простить  самому  себе.  Что  не  поверил
информации офицера КГБ о сговоре других  членов  Президиума  ЦК,  что  верил
льстецам  типа  Воробьева,  секретаря  Краснодарского  обкома,   и   другим,
утверждавшим, что никакого сговора никто и  не  замышляет.  Он  был  слишком
самоуверен, не допуская мысли, что те, кого он собрал  в  Президиуме  ЦК  по
принципу личной преданности, способны объединиться против него самого. Узнав
о заговоре от своего сына Сергея, он ничего не предпринял,  поручил  Микояну
встретиться с "источником информации", а сам  улетел  в  Пицунду.  Уже  там,
выслушав пересказ А.И.Микояна, все равно не поверил и даже  не  стал  читать
запись беседы.
   Но даже если бы мой отец поверил в заговор больше, чем Хрущев, что он мог
сделать?  У  него  не  было  тех  рычагов  власти,  которыми  владел  Первый
секретарь. Конечно, простить себе самому легче. Удобно, а  для  некоторых  и
привычно винить в своих собственных ошибках кого-то другого.  Боюсь,  что  в
этом  -  основная  причина  умолчаний  и  прямой  неправды   о   Микояне   в
воспоминаниях Никиты Сергеевича. Отец же, напротив, многое ему прощал во имя
дружбы (которую они понимали несколько по-разному). Хотя бы то,  что  Никита
Сергеевич не пришел на похороны нашей мамы Ашхен Лазаревны,  вопреки  своему
обещанию в телеграмме в Гавану от 3 ноября 1962 года. Микоян вел в это время
крайне важные и напряженные переговоры с Фиделем Кастро в связи с  Карибским
ракетным кризисом. Мне же Хрущев на следующий день после  похорон  сказал  в
Большом Кремлевском дворце, что не любит ходить на похороны: "Это ведь не на
свадьбу прийти, верно?" В любом случае, Бог ему судья.
   К тому же отношения между отцом и  Никитой  Сергеевичем  не  всегда  были
только лишь дружескими, проникнутыми общей борьбой  за  преображение  страны
после сталинского произвола, исказившего смысл  понятия  "социализм",  столь
близкого и дорогого им обоим. Они были не только соратниками. Довольно часто
их разделяли различные взгляды на те или иные крупные или менее значительные
вопросы экономики, внешней  и  внутренней  политики.  Микоян  был,  пожалуй,
единственным в Президиуме ЦК, кто спорил  с  Первым  секретарем  открыто  на
заседаниях, а еще чаще - с глазу на глаз, во время  совместных  прогулок  на