опыту. Это был человек с умом и памятью, работавшими, как компьютер,
необычайно трудоспособный и собранный, бесконечно преданный делу, в которое
верил, и в то же время - мудрый, открытый новым идеям, обладавший широтой
взглядов и чувством юмора. Недаром его зарубежные поездки, в том числе и в
страны, с которыми СССР был в конфронтации, заканчивались с неизменным
успехом.
Аверелл Гарриман, бывший посол в СССР и крупный политический деятель США,
говорил мне: "Это единственный человек в Кремле, с кем можно нормально
разговаривать". Шарль де Голль сказал ему, что считает его "исторической
личностью международного масштаба". Премьер-министр Великобритании Гарольд
Вильсон называл себя учеником Микояна в деле международных переговоров.
Известный шведский экономист и государственный деятель послевоенной Европы
Гуннар Мюрдаль как-то сказал мне: "Мне с ним было легко... Он не скрывал
трудностей, вел прямой, открытый разговор и потому убеждал... Вы говорите о
неуступчивости Микояна. Это не совсем точное выражение. Твердость - да. Но я
предпочитаю в партнере по переговорам твердость в сочетании со здравым
смыслом, с разумным подходом к делу". Жена Мюрдаля, тоже активный
политический деятель, добавила: "Он умел влиять на людей, обладал неким
магнетизмом. Внутренняя сила плюс откровенность - это действовало. К тому же
он умел говорить не очень приятные вещи так, чтобы не вызвать обиды".
Кстати, в 1947 г. Мюрдаль и Микоян согласились, что СССР должен вступить в
"план Маршалла". Но Сталин не пошел на этот шаг, который мог бы изменить
весь ход послевоенной истории.
Один американский биограф пишет: "Люди, которые знали Микояна, особенно в
его пожилом возрасте, помнят его как теплого, гостеприимного и остроумного
человека. Иностранцы, имевшие с ним официальные отношения, вспоминают его не
только как жесткого переговорщика, но и как обаятельного, культурного и
остроумного собеседника..."
Я, сопровождая отца в поездках в Эстонию, Туркмению, Таджикистан и на
Украину, видел, что его уважение к любой малой и немалой нации в Советском
Союзе (тогда весьма редкое качество в Кремле) вызывало к нему искренние
симпатии и дружеское отношение. То же имело место и в Польше, Венгрии,
Румынии и других странах - "младших братьях" СССР по социалистическому
лагерю (как я видел сам, и как мне рассказывали Отто Гротеволь в ГДР, Янош
Кадар в Венгрии, Юзеф Циранкевич, Ян Османьчик в Польше и многие другие). То
же происходило в Марокко, Гане, Бирме и других странах, привыкших к тому,
что великие державы тяготели скорее к диктату, чем к равноправным
отношениям. И, конечно, далеко не каждый мог завоевать дружбу и доверие
Фиделя Кастро. После длительных и трудных переговоров с Кастро во время
Карибского кризиса Хрущев сказал мне об отце: "Только он, с его воловьим
упорством, мог добиться успеха. Я бы давно хлопнул дверью и улетел".
Отец в то же время обладал повышенным чувством собственного достоинства,
был самолюбивым, нередко вспыльчивым и тогда очень резким. Не терпел
неправды в работе и в жизни. Сохранял с молодости уважение и несколько
наивную веру в рабочий класс. Для того чтобы не порывать прямой связи с
рабочими, он еще в конце 20-х годов фактически нарушил решение ЦК о переходе
наркомов на партийный учет в свои наркоматы и остался на партучете на заводе
"Красный пролетарий", куда ходил на партсобрания всю свою жизнь в Москве.
Иногда был излишне доверчивым к людям только из-за их рабочего
происхождения. Или - к чиновникам, которые "не имеют права врать", как он