опыту. Это был  человек  с  умом  и  памятью,  работавшими,  как  компьютер,
необычайно трудоспособный и собранный, бесконечно преданный делу, в  которое
верил, и в то же время - мудрый, открытый новым  идеям,  обладавший  широтой
взглядов и чувством юмора. Недаром его зарубежные поездки, в том числе  и  в
страны, с которыми СССР  был  в  конфронтации,  заканчивались  с  неизменным
успехом.
   Аверелл Гарриман, бывший посол в СССР и крупный политический деятель США,
говорил мне: "Это единственный человек  в  Кремле,  с  кем  можно  нормально
разговаривать". Шарль де Голль сказал ему,  что  считает  его  "исторической
личностью международного масштаба". Премьер-министр  Великобритании  Гарольд
Вильсон называл себя учеником  Микояна  в  деле  международных  переговоров.
Известный шведский экономист и государственный деятель  послевоенной  Европы
Гуннар Мюрдаль как-то сказал мне: "Мне с ним было  легко...  Он  не  скрывал
трудностей, вел прямой, открытый разговор и потому убеждал... Вы говорите  о
неуступчивости Микояна. Это не совсем точное выражение. Твердость - да. Но я
предпочитаю в партнере по  переговорам  твердость  в  сочетании  со  здравым
смыслом,  с  разумным  подходом  к  делу".  Жена  Мюрдаля,   тоже   активный
политический деятель, добавила: "Он умел  влиять  на  людей,  обладал  неким
магнетизмом. Внутренняя сила плюс откровенность - это действовало. К тому же
он умел говорить не очень  приятные  вещи  так,  чтобы  не  вызвать  обиды".
Кстати, в 1947 г. Мюрдаль и Микоян согласились, что СССР должен  вступить  в
"план Маршалла". Но Сталин не пошел на этот шаг,  который  мог  бы  изменить
весь ход послевоенной истории.
   Один американский биограф пишет: "Люди, которые знали Микояна, особенно в
его пожилом возрасте, помнят его как теплого, гостеприимного  и  остроумного
человека. Иностранцы, имевшие с ним официальные отношения, вспоминают его не
только как жесткого переговорщика, но  и  как  обаятельного,  культурного  и
остроумного собеседника..."
   Я, сопровождая отца в поездках в Эстонию,  Туркмению,  Таджикистан  и  на
Украину, видел, что его уважение к любой малой и немалой нации  в  Советском
Союзе (тогда весьма редкое качество в  Кремле)  вызывало  к  нему  искренние
симпатии и дружеское отношение. То же  имело  место  и  в  Польше,  Венгрии,
Румынии и других странах  -  "младших  братьях"  СССР  по  социалистическому
лагерю (как я видел сам, и как мне рассказывали Отто Гротеволь в  ГДР,  Янош
Кадар в Венгрии, Юзеф Циранкевич, Ян Османьчик в Польше и многие другие). То
же происходило в Марокко, Гане, Бирме и других странах,  привыкших  к  тому,
что  великие  державы  тяготели  скорее  к  диктату,  чем   к   равноправным
отношениям. И, конечно, далеко не каждый  мог  завоевать  дружбу  и  доверие
Фиделя Кастро. После длительных и трудных  переговоров  с  Кастро  во  время
Карибского кризиса Хрущев сказал мне об отце: "Только  он,  с  его  воловьим
упорством, мог добиться успеха. Я бы давно хлопнул дверью и улетел".
   Отец в то же время обладал повышенным чувством собственного  достоинства,
был самолюбивым,  нередко  вспыльчивым  и  тогда  очень  резким.  Не  терпел
неправды в работе и в жизни.  Сохранял  с  молодости  уважение  и  несколько
наивную веру в рабочий класс. Для того чтобы  не  порывать  прямой  связи  с
рабочими, он еще в конце 20-х годов фактически нарушил решение ЦК о переходе
наркомов на партийный учет в свои наркоматы и остался на партучете на заводе
"Красный пролетарий", куда ходил на партсобрания всю свою  жизнь  в  Москве.
Иногда  был  излишне  доверчивым  к   людям   только   из-за   их   рабочего
происхождения. Или - к чиновникам, которые "не имеют права  врать",  как  он