Но пора было собираться. Мне не хотелось покидать это место. Я прошел к
краю бассейна, куда с шумом падала вода. На  скале,  с  которой  низвергался
водопад, сидел белоголовый морской орел и смотрел на меня. По словам Дэвида,
он устроил себе там гнездо.
     Скала отбрасывала прохладную тень. Поддавшись непреодолимому желанию, я
нырнул и поплыл к водопаду. Ухватившись за выступ отвесной стены, окружавшей
бассейн, я позвал аборигенов.
     Они что-то крикнули мне в ответ. Я поплыл вперед, почти до самой  стены
водопада.
     Вода подо мной волновалась и  бурлила.  Мягкие  струи  поднимали  меня,
обвивали мощным объятием, потом отступали, а я раскачивался на  поверхности,
как пробка. Брызги падали мне на лицо,  попадали  в  глаза...  Я  чувствовал
себя, как ребенок, взобравшийся на высокое  дерево  несмотря  на  запрещение
старших.
     Но рев и толчки бурлящей воды и густая водяная пыль  словно  превратили
меня в ничтожную песчинку перед лицом стихии. Мне стало страшно, и я  быстро
поплыл назад.
     Стоя на твердой почве рядом с тремя аборигенами, но  все  еще  чувствуя
себя, как ребенок, отставший от матери, я спросил:
     - Почему вы не поплыли со мной? Там очень хорошо.
     - В таких местах водятся крокодилы, - ответил Дэвид.


        "38"
        "ИЗОБРАЖЕНИЯ В ПЕЩЕРЕ"

     Гурмалулу - рослый красивый мужчина с реки Ливерпуль - был  художником,
сам того не сознавая. Он отличался скромностью;  его  жена,  наоборот,  была
легкомысленной женщиной. Случалось, она убегала с другим мужчиной,  и  тогда
Гурмалулу ее бил.
     Из слов его родичей я заключил, что в семейной жизни ему не повезло. Но
родичи гордились его рисунками. Их гордость возросла, когда я дал ему  табак
за рисунок, изображавший молнию.
     С этого момента они все время держались возле него. Когда  он  приносил
мне очередное произведение, его всегда окружала группа  возбужденных  людей.
Обычно один из родственников брал рисунок из рук Гурмалулу и протягивал  его
мне  с  видом  антиквара,  показывающего  состоятельному  клиенту  подлинное
творение Пикассо. Потом они окружали  меня,  а  Гурмалулу  скромно  держался
сзади. Они расценивали любое мое восклицание или слово похвалы как повод для
повышения стоимости  рисунка  и  начинали  радостно  переговариваться  между
собой. Сам Гурмалулу хранил молчание.
     Неодобрительное  замечание  с  моей  стороны  всегда  сильно   огорчало
родственников, но  не  производило  почти  никакого  впечатления  на  самого
художника.
     Расквитавшись со всеми родственниками табаком, я просил, чтобы мне дали
поговорить с Гурмалулу наедине. Они с готовностью  уходили,  отчаянно  дымя.
Тут я давал табаку Гурмалулу и беседовал с ним о рисунках.
     Однажды он подошел ко мне вместе с двумя пожилыми мужчинами, которых  я
прежде не видел. Гурмалулу протянул  мне  маленький  рисунок,  сделанный  на
коре. Судя по тому, как держались он и его спутники, этой работе придавалось