увидели хаотическое нагромождение камней и обломков.
     Три дня назад над Оэнпелли пронесся ураган с грозой.  Один  удар  грома
был особенно сильным. Помню, я оторвался от  своих  записей  и  посмотрел  в
сторону плоскогорья. Должно быть, этот  удар  и  вызвал  обвал,  разрушивший
отвесную скалу, перед которой мы стояли.
     Обломки скалы обрушились  на  росшие  внизу  деревья.  Некоторые  камни
отскочили от скалы на сотни ярдов, оставив позади себя сломанные  деревья  и
развороченную землю.  Острые  обломки  сорвали  со  стволов  кору.  Стройные
кампешевые деревья лежали в  стороне  от  раздробленных  пней,  еще  недавно
служивших им опорой.
     Аборигены испуганно смотрели на открывшуюся  перед  ними  картину.  Они
думали, что все это сделала молния. Для них молния была не явлением природы,
а зловещим существом, чью мощь следует уважать.
     Несколько дней назад абориген из окрестностей реки Ливерпуль (его звали
Гурмалулу) дал мне рисунок, сделанный на куске коры; по его словам,  рисунок
изображал молнию. Это была искривленная фигура человека со сведенными вместе
руками и ногами, к коленям и локтям которого прикреплено  по  два  предмета.
Гурмалулу сказал, что это каменные топоры. По бокам были нарисованы какие-то
странные рыбы, а у ног человека - кости рыбы, которую он съел.
     Гурмалулу недостаточно  хорошо  говорил  по-английски,  чтобы  пояснить
смысл рисунка, но сопровождавший его  абориген  из  миссии  предложил  такое
объяснение:
     -  Когда  налетает  ураган,  молния  начинает  вот  так   искривляться.
Поднимается вместе с ветром и прыгает вниз, разрубает деревья, как  топором.
Когда молния налетает на дерево или скалу, все грохочет. Когда буря стихает,
молния спускается, прячется  в  листьях.  Молния,  совсем  как  лист  любого
дерева. Никто не знает, на каком дереве она  живет.  А  подойдешь  к  такому
дереву -  и  конец...  Рыба  на  картине  очень  опасная.  Она  может  убить
человека...
     Чуть подальше, у края плоскогорья, протекал ручей. Родившись далеко  на
плоскогорье, он с шумом  низвергался  с  крутого  откоса,  образуя  глубокий
чистый бассейн.
     Это был тот самый водопад, над которым кружил  наш  "Дрэгон",  когда  я
впервые летел над окрестностями Оэнпелли. Тогда я взирал на него с высоты  с
чувством превосходства; теперь, стоя у подножия  утеса,  я  чувствовал  себя
маленьким и ничтожным.
     Было очень жарко, и мне захотелось  выкупаться.  Рядом  со  мной  стоял
Дэвид, один из сопровождавших нас аборигенов. Дэвид носил  рубашку  военного
образца и шорты и явно этим гордился. Жена Дэвида была  та  самая  стряпуха,
которая готовила несъедобные лепешки. Дэвид, по-видимому, не слишком страдал
от этого. Правда, он был худощав, но зато выносливый и  сильный;  он  хорошо
ездил верхом.
     - Разоблачайся-ка, Дэвид, - сказал я ему, - и давай в воду!
     Дэвид поколебался, потом, отойдя за  дерево,  принялся  раздеваться.  Я
мигом стянул с  себя  одежду  и  выпрямился,  подставив  разгоряченное  тело
ветерку.
     Дэвид вскоре присоединился ко мне, и мы вместе вошли в воду.
     Вудхарт  и  два  других  аборигена  уже  плескались  в  воде.  Один  из
аборигенов плавал, как дельфин. Австралийцы вообще превосходные пловцы.  Они
могут долго плыть под водой.