преуспел и заслужил доверие), управлять своей славой. В сорок лет, усталый
от тягот и превратностей своей прямой работы, он должен был ежедневно
просматривать груды писем, снабженных марками всех стран нашей планеты.
Равно далекий от пошлости и эксцентрических вычур, его талант был
словно создан для того, чтобы внушать доверие широкой публике и в то же
время вызывать восхищенное, поощрительное участие знатоков. Итак, еще
юношей, со всех сторон призываемый к подвигу -- и к какому подвигу! -- он не
знал досуга и беспечной молодости. Когда на тридцать пятом году жизни он
захворал в Вене, один тонкий знаток человеческих душ заметил в большой
компании: "Ашенбах смолоду жил вот так, -- он сжал левую руку в кулак, -- и
никогда не позволял себе жить этак", -- он разжал кулак и небрежно уронил
руку с подлокотника кресел. Этот господин попал в точку. Моральная отвага
здесь в том и заключалась, что по природе своей отнюдь не здоровяк, он был
только призван к постоянным усилиям, а не рожден для них.
Врачи запретили мальчику посещать школу, и он вынужден был учиться
дома. Выросший в одиночестве, без товарищей, Ашенбах все же сумел вовремя
понять, что принадлежит к поколению, в котором редкость отнюдь не талант, а
физическая основа, необходимая для того, чтобы талант созрел, -- к
поколению, рано отдающему все, что есть у него за душой, и к старости обычно
уже бесплодному. Но его любимым словом было "продержаться", -- и в своем
романе о Фридрихе Прусском он видел прежде всего апофеоз этого
слова-приказа, олицетворявшего, по его мнению, суть и смысл героического
стоицизма. К тому же он страстно хотел дожить до старости, так как всегда
считал, что истинно великим, всеобъемлющим и по праву почитаемым может быть
только то искусство, которому дано было плодотворно и своеобразно проявить
себя на всех ступенях человеческого бытия.
Поскольку задачи, которые нагружал на него талант, ему приходилось
нести на слабых плечах, а идти он хотел далеко, то прежде всего он нуждался
в самодисциплине, -- к счастью, это качество было его наследственным уделом
с отцовской стороны. В сорок, в пятьдесят лет, в том возрасте, когда другие
растрачивают время, предаются сумасбродствам, бездумно откладывают
выполнение заветных планов, он начинал день с того, что подставлял грудь и
спину под струи холодной воды, и затем, установив в серебряных подсвечниках
по обе стороны рукописи две высокие восковые свечи, в продолжение нескольких
часов честно и ревностно приносил в жертву искусству накопленные во сне
силы. И было не только простительно, но знаменовало его моральную победу то,
что непосвященные ошибочно принимали весь мир "Майи" и эпический фон, на
котором развертывалась героическая жизнь Фридриха, за создание собранной
силы, единого дыхания, тогда как в действительности его творчество было
плодом ежедневного кропотливого труда, напластовавшего в единый
величественный массив сотни отдельных озарений, и если хорош был весь роман,
вплоть до мельчайших деталей, то лишь оттого, что его творец с неотступным
упорством, подобным тому, что некогда заставило пасть его родную провинцию,
годами выдерживал напряжение работы над одною и той же вещью, отдавая этой
работе только свои самые лучшие, самые плодотворные часы.
Для того чтобы значительное произведение тотчас же оказывало свое