опасный дурак тянет время... которого уже не осталось..." Она говорила,  что
"деревня кончилась". Я возражал ей - очень хотелось не огорчаться,  -  и  мы
спорили: есть ли мужик, которому можно вернуть землю...  "А  экономика  -  в
целом?!" - и ее факты были убедительнее моих. "А наука?" - и опять факты.  -
Не теряйте отчаяния, - говорила В. Г.  -  Мы  выжили  потому,  что  не  были
оптимистами. - А дети? - не теряла  отчаяния  Н.  Я.  -  Кто  учит  их?  Мои
выпускники. Уж я-то знаю, кого мы выпускали. Невежество обернулось несколько
раз... Брежнев вызывал бешенство не  потому,  что  был  хуже  других.  И  не
потому, что -  последний.  После  него  был  еще  Черненко.  Брежнев  убивал
последние надежды, вызванные к жизни оттепелью. Так гибнет  ель  на  границе
климатических зон, где морозы  слабее,  но  -  оттепели:  и  она  гибнет  от
несбывшихся чаяний. - Где гарантии? Сейчас я бы  прибавил  к  новым  реалиям
времени книги Н. Я., написанные в 60-е и помноженные на миллионные тиражи. А
тогда мы считали, что гарантии - в здоровом неверии - не теряйте отчаяния! -
и  в  верности   "четвертому   сословию".   В   его   бескомпромиссности   и
неподкупности. В его пренебрежении  количественными  категориями,  ибо  один
праведник, как известно, может спасти народ.
   [XIII] Но что такое "четвертое  сословие"  -  опять  вопрос,  -  которому
присягнул Мандельштам: "Ужели я предам позорному злословью... присягу чудную
четвертому  сословью?"  В  толковании  этого  понятия   много   путаницы   и
внеисторич-ности. Я тоже не претендую - без поддержки "Надиного круга" -  на
точность и полноту. Но если согласиться с Н. И.  Харджиевым  (комментарий  к
советскому однотомнику . О. М.), что "четвертое сословие" - это  пролетариат
- и не более! - то понять ничего нельзя. О. М. знал Герцена. А пролетарии  и
буржуа,  по  Герцену,  отличаются  лишь  тем,  в  чьих  руках   общественное
богатство: одни владеют, другие хотят владеть, а нравственно не  разнятся  и
могут легко  поменяться  местами.  Поэтому  Герцен  и  отошел  от  революций
середины  прошлого  века,  а  Мандельштам,  зная   Герцена,   не   мог   так
безоговорочно присягнуть социальному оборотню. Четвертое сословие  возникает
в умах как противостоящее третьему (из которого в основном вышли  пролетарии
в  буржуа)  и  находится  в  другом  социально-нравственном  измерении.  Оно
включает в себя и пролетариев (Максим Горький), и буржуа (Фридрих  Энгельс),
и аристократов (Герцен и Огарев), и разночинную интеллигенцию (несть числа).
И также, как интеллигенция,  оно  не  столько  существующее  и  оформленное,
сколько осуществляемое и подлежащее оформлению. Оно - и реальность и  идеал.
Оно и те, кто против крепостничества, и те,  кто  против  буржуазности.  Оно
-сама идея борьбы за справедливость, собирающая всех, готовых бороться,  под
свои знамена. Этому сословию и этим идеям клялись,  и  эти  клятвы  были  (и
остаются) чудными и  священными.  И  пересмотру  не  подлежат.  Интеллигент.
Гражданин,  присягнувший  на  верность  четвертому  сословию...  Но  что  же
все-таки делает человека интеллигентом? "Может, отношение  к  литературе?  -
спрашивал Мандельштам. - Пожалуй, но не совсем..." И тогда, пишет Н. Я., как
решающий признак он выдвинул отношение  человека  к  поэзии.  У  нас  поэзия
играет особую роль. Она будит людей и формирует их сознание.
   [XIV] Все так - "за поэзию у нас убивают". Но ведь не только  за  поэзию.
Сколько сфабриковано было губительных дел против  интеллигенции,  и  "каждое
такое дело - эрмитажники,  историки,  словарники  -  это  крупица  народного
мозга, это мысль и это духовная сила, которую планомерно уничтожали". Это те
же  кормильцы,  что  и  крестьяне,  но  с  поправкой  -  душе-кормильцы!   -
современников и потомков... И наступил голод, Мы росли на голодном и вредном